make femme!
Текст для Джерри_ по заявкезаявке:- мрачные зарисовки-сказочки по Dragon Age, желательно выпуск 2.
- юморные зарисовки по СПН.
- ориджинал на исторической подкладке. Можно мрачный романтизм "и живые позавидовали умершим", можно юморной детектив в стиле: "Где горничная, кто убил леди Анну и куда подевались фамильные бриллианты?", можно то, что придет на ум исполнителю.
- сказки шиворот-навыворот в духе Сапковского.
Название: Там водятся чудовища.
Автор: gloriaskott
Бета: Linea
Фандом: ориджинал.
Рейтинг: R
Размер: 9 927 слов
Предупреждения: убийства, ругательства.
От автора: детские сказки на новый лад
читать дальше- А что на том берегу? – спрашивает Эб и дергает удочку, но на крючке пусто, даже червяка кто-то незаметно сожрал. Клев сегодня отвратный.
- На каком – на том? – Редину везет больше, он уже второго карасика вытягивает. На слабенькую уху хватит.
- На противоположном.
- Ничего, - убежденно говорит Редин.
- А если сплавать и проверить?
- На чем?
- На твоей лодке.
- Не дам, - косится в сторону своей драгоценной лодчонки, которую он даже еще на воду не спускал, все конопатил и выглаживал. Эб подозревает, что это неспроста, она явно предназначена кому-то особенному. Может, дочке старосты, Редин уже давно ей букеты таскает, а может, и племяннице кузнеца Алфи, у той самые синие глаза в округе, на нее даже заезжий рыцарь заглядывался.
- Я полынь от русалок к носу привешу.
- Эделлен переплыть невозможно, - Редин выдергивает еще одну рыбешку. – И твоя маменька с меня шкуру спустит. Кстати, она спрашивала, когда ты вернешься.
- Никогда, - Эб смотрит на едва видный даже сейчас, в ясный полдень, противоположный таинственный берег. На тонкую полосочку на горизонте. Его на картах рисуют как белое пятно. И подписывают «тут водятся чудовища». А вот какие именно – не указывают. А это ведь самое интересное.
- Ты живешь на погосте, знаешь, что люди про это говорят?
- Что меня в детстве подменили феи?
- Что твоему батюшке следовало тебя больше драть.
У Редина от солнца облазят уши, а шевелюра совсем выгорела. Когда-то именно его прочили Эб в женихи, но она дала ему в нос, а он не обиделся, а предложил дружить. Сказал, что она первая, кто осмелился приложить его кулаком, и что такую отвагу надо ценить.
- Я из бабушкиного дома не уйду, - бурчит Эб себе под нос, - там тихо.
- Еще бы, у тебя из окошка дольмены видно и болото, еще бы не было тихо с мертвецами под боком.
- Бабушка говорила, живых надо бояться.
- Твоя бабушка была странной, ты вся в нее.
- Ну, хоть чем-то можно гордиться, - ухмыляется Эб и укладывается на теплом песке поудобней. Бабушка говорила, что где-то тут закопан клад, горшок с золотом. Еще рассказывала, что когда была молодой и носила красную ленту в волосах, встретила на лесной полянке красивого кавалера в плаще, отороченном волчьим мехом, и это было, по мнению старушки, самое чудесное приключение в ее жизни. Ибо никто больше не шептал ей такие волшебные словечки на ушко и не целовал так сладко. А бабушка знала толк в поцелуях. Мужей у нее было аж четверо, и это если не считать поклонников. Когда Эб была младше и глупее, то мечтала немного о нечаянной встрече в лесной чаще, а еще про прекрасного принца и золотой клад. Маменька говорила, что пустые мечты до добра не доведут. И думать надо про деревенских женихов и про то, чтобы удачно выйти замуж.
- Отпущу я их, пожалуй, - говорит Редин, заглядывая в ведерко. – Эти караси еще до ухи не доросли.
- Если я отправлюсь путешествовать – пойдешь со мной?
Редин морщится, будто Эб предложила сделать какую-то хулиганскую пакость, наверняка сейчас вспоминает чьи-то синие глазки, строгого отца и родительский дом. Все то, что так тяжело бросать даже ради приключений. Выливает воду из ведерка вместе с рыбешками и смотрит вдаль, туда, где уже не видно другого берега из-за дымки.
- К нам кто-то плывет, - говорит он вдруг и роняет ведерко вслед за карасиками.
Она была красивой. Та мертвая девушка, что лежит на узорчатой парче в ладье. Была, наверняка, невозможно хороша при жизни, сохранила свою прелесть и сейчас. Белокожая, золотоволосая, в голубом шелковом платье с серебряной вышивкой, из-под кружевного подола выглядывают маленькие босые ножки. Трогать ее никто не трогал, все знают, что потревоженные мертвецы могут отомстить, но также все знали, что если уж река что-то принесла, надо это принять. Толпа вокруг ладьи росла, солнце катилось к закату, ветерок трепал золотистые локоны мертвой красавицы, переплетенные жемчужными нитями. Кто-то из детишек на всякий случай заревел, получил по затылку и умолк. Тишина становилась напряженной.
- Надо ладью и девку эту сжечь, - говорит Алфи-кузнец. – И молчать об этом.
- И кто будет жечь?
Эб подходит поближе, пока еще есть шанс все хорошенько рассмотреть и пока лодочка вместе со своим странным пассажиром не горит ярким огнем. Думает, что иногда мертвецы выглядят спящими, как вот бабушка, когда уснула вечером в своем любимом кресле и не проснулась, когда Эб потрясла ее за плечо. А девушка в лодке слишком бледная, до синевы, как утопленница, а мучение, чуть исказившее черты, даже смерть не разгладила. И при всем этом она все равно оставалась красавицей, про каких поют песни и рассказывают сказки.
- …если бы ее хотели сжечь, сожгли бы еще там, на другом берегу…
- А что там, на том берегу? – невпопад интересуется Эб.
- Ничего, - цедит кузнец сквозь зубы и решительно толкает ладью обратно в реку, даже сапоги не жалеет, сразу тонет в воде по колено. Течение в Эделлене сильное, подхватывает легкую ношу и несет прочь, если по дороге не встретятся русалки, то ладья доплывет до самого бескрайнего моря, а если ее увидит какой-нибудь трубадур, то появится и песня про золотоволосую девицу и ее белую лодочку.
- Пойдем, - говорит Редин Эб, - провожу тебя до твоего погоста.
С берега до деревни можно дойти широкой битой дорогой, можно ломиться через орешник, а можно тайной тропой, через болота. Эб, конечно, не ищет легких путей, Редин уже привык.
- А куда ты хочешь попутешествовать? – спрашивает, оступившись и испачкав сапог в вонючей жиже.
- Куда угодно, - деловито сопит Эб, - что тут делать? Охотиться? Рыбу ловить? Все это я уже делала. Скучно.
- Можно в столицу, - рассуждает Редин, - или на золотые прииски. Или в горы.
- Можно, - солнце уже совсем село, от трясин поднимается белесая дымка, в глубине леса мелькают призрачные огоньки. Раньше Эб их боялась, но потом поняла, что вся болотная нечисть занята своими делами и до людей им нет никакого дела. Она пыталась объяснить это Редину, но тот все равно боязливо озирается каждый раз, когда провожает ее до дома.
- Я же знаю, о чем ты думаешь, - говорит он, пробираясь по кочкам между тонкими ивовыми прутиками-вешками. Некоторые принялись и зазеленели. – Про ту мертвую девицу.
- Я думаю про то, откуда она приплыла… ну и про ее платье. Я такого красивого никогда не видела.
- Пришли, - говорит Редин с облегчением. Избушка стоит прямо на краю старого кладбища, самые старые надгробия уже упали на землю, провалились в трясину. Когда-нибудь болота подступят совсем близко, сожрут и низенький заборчик, и маленький цветник с алыми и белыми розами, а потом и покосившийся домик уйдет в грязь. Эб говорила, что не проживет столько, чтобы это увидеть, а Редину кажется, что и через сто лет она будет тут обитать. В этом темном от времени домике всегда кто-то живет, далеко от людей, отшельником. Словно приносит себя в жертву и мрачному еловому лесу, и топи с ее таинственными обитателями.
- Спокойной ночи, - говорит Эб.
- Спокойной, - отзывается Редин, замечает краем глаза, что по торфянику то там, то тут вспыхивают огоньки, словно любопытные глаза. Но Эб лениво зевает, будто ничего подозрительного не происходит прямо перед нею. – До завтра.
Эб снится туман и белая ладья, разрезающая водную гладь, как ножницы режут шелк. А потом сон обрушивается на нее шумом, треском и жаром. Торфяник горит, пылают вековые ели, может Редин и говорил, что когда-то ее жилище завалится в трясину, но сейчас ему угрожает куда более скорая кончина. Эб сползает с кровати на пол, здесь дыма меньше, можно даже вдохнуть несколько раз, пока пробираешься между ножками стульев к выходу. Кто бы мог подумать, что у нее столько мебели, и кто бы мог подумать, что она так нерационально расставлена. О порожек она ударяется локтем и коленями, скатывается с крыльца прямо в розовый куст, всхлипывает, оцарапав щеку. Вокруг сплошная стена огня, бежать некуда. Ее уединенная хибара теперь все больше напоминает западню, а умирать ужасно не хочется, особенно когда ты решил отправиться в грандиозное путешествие и уже начал собирать вещи. Те самые, что сгорят через считанные минуты.
- Бегом, - выдыхает вдруг кто-то над ухом, дергает за руку, тащит в сторону, сквозь огонь и дым, от жара горят брови и ресницы, кажется, даже кожа лопается.
- Быстрей, - почему-то шепчет Редин, черный от копоти, волочет Эб через орешник, говорит свое «быстрей» на каждый шаг, словно заклинание.
- Куда мы бежим? – Эб нужно передохнуть, воздуха не хватает, дым выедает глаза.
- К лодкам, - Редин резко останавливается, прислушивается.
- Что там?
- Они пришли посреди ночи, - говорит Редин, трет щеку, Эб видит, что грязь у него на лице – это засохшая кровь. Он весь в крови, словно в ней купался. – Всадники, охотники. Они всех убили.
- Совсем всех? – Эб чувствует, как начинает щипать глаза. – И маму?
Редин смотрит в сторону, у него даже волосы слиплись, покрыты багровой грязью.
- Мне надо в деревню, - Эб пятится, в ноги впиваются шишки и иголки, - я должна увидеть маму и сестер…
- Пойдем, - говорит Редин, стискивает пальцы у нее выше локтя, - просто пойдем. До реки совсем близко. Потом поплачешь.
Потом Эб плакать не может. Нет времени. Они как раз отвязывают с Редином лодочку от причала, когда его горло разрывает стрела. Наконечник широкий, зазубренный, такой не выдернешь с ходу. Да это сейчас и не поможет. Редин даже не успевает поднять руки к шее, просто захлебывается кровью и оседает на песок, а Эб прижимается к борту лодки. Слабая, но защита. Редин – выше, был выше, напоминает себе Эб. Редин – был, его больше нет, это темное пятно под ним – его кровь. Редин умер, он оказался идеальной мишенью. Надо бы перед ним извиниться, поплакать, надо попытаться его оживить, надо сказать ему, что он был лучшим другом на свете, и что племяннице кузнеца очень хотелось, чтобы он пригласил ее на танцы. Так много надо сделать, а времени совсем не осталось. Эб сталкивает лодку в реку и кожей чувствует, что сейчас в нее целятся, слышит, как взвизгивает тетива, как кто-то кричит: «Ты промазал!». Но сейчас главное – уплыть подальше. От багрового неба, от черных силуэтов на берегу, от Редина, умершего в одно мгновение.
- Ты опять промазал, - доносится с причала.
Эделлен был и правда широк, как море, которого Эб никогда не видела. Вот сейчас она не знала, где берег и куда плыть. Куда ни глянь – была только вода и легкая дымка над ней. А тонкая полоска вдалеке могла быть и просто миражом. Всю ночь Эб гребла прочь от родного берега и пожара, полыхающего над лесом, Охотники, как их назвал Редин, растворились в темноте, а она опустила весло только когда поняла, что натерла на ладонях пузыри. И сообразила, что оказалась посреди могучей полноводной реки в крохотной лодочке совершенно одна. Бросившая свою семью, пусть и не особо любимую, и своего друга, пусть уже мертвого. Вообще все оставившая на берегу, сейчас освещенном багровым страшным заревом. С собой не взяла ничего, даже оружие, которое выменяла на беличьи шкурки в городе, оставила гореть в бабушкином доме. Эб обняла весло и легла на дно, скорчилась под куском старой парусины, которую Редин все думал куда-то приспособить, да не успел. Он обещал, что потом можно будет поплакать, только теперь этот срок отодвигался все дальше. Слез не было, только внутри мучительно болело, где-то рядом с сердцем.
Солнце поднималось все выше, жгло сильнее, лодку несло течением, так же, как погребальную ладью с мертвой красавицей. Может даже к тому берегу, от которого Эб так долго пыталась спастись, она даже забыла испугаться русалок, которые вот-вот должны были появиться из глубин и утащить ее на дно. Похоже, все страшные сказки оказались выдумкой. Бояться следовало не нечисти со странными привычками, а вполне реальных людей. Тех, что приходят ночью и сжигают все, что попадается по дороге. Эб даже не заметила, как снова оказалась в своем сне, где из тумана выплывала белая ладья с резными бортами.
У девушки ослепительно белая кожа и черные, как вороново крыло, волосы, заплетенные в толстую косу. Она сидит на камне, насвистывает под нос, болтает ногой и ладит на стрелу оперение. Эб сначала кажется, что это продолжается ее странный сон, но от девушки пахнет мятой, а солнце печет в макушку. Все слишком реально для сна.
- Эй! – говорит Эб, пытается встать и обнаруживает, что связана по рукам и ногам, как праздничный поросенок.
- Очнулась? – спрашивает девушка дружелюбно, но с камня не встает. Только ногой болтает энергичней.
- Как видишь, - шипит Эб, напрягает все мышцы, но веревки впиваются в кожу. Сопротивление бесполезно.
- Ты откуда взялась?
- С того берега.
- Эделлен переплыть невозможно, - повторяет девица прописную истину. – Там русалки. Они лодки топят.
- Я ни одной не видела.
- Предположим, я тебе верю, - говорит черноволосая, - тогда второй вопрос: зачем ты сюда приплыла?
- Мою деревню сожгли, - произносить это тяжело, глаза начинает жечь, как огнем. – И всех убили. И мою мать, и моего друга…
- Кто сжег? – девица, оказывается, умеет двигаться неслышно и стремительно. Только что она сидела, расслабившись на валуне, а через мгновение уже стоит совсем рядом. Эб даже может разглядеть вышивку шелком на голенищах ее сапог. Те, кстати, отличные. Таких на простой ярмарке не купишь.
- Охотники.
- Как они выглядели?
- Не знаю, - Эб стыдно признаваться, но она их правда не разглядела. Запомнились только черные силуэты на фоне пылающего неба. – Я боялась смотреть.
Девица понимающе кивает, точно знает, о чем идет речь. Прохаживается взад-вперед, косится напряженно. Эб лежит смирно, демонстрируя свои добрые намерения, хотя руки уже начинают болеть.
- И что с тобой делать? – девица на секунду пригибается, Эб чувствует холодок остро наточенного лезвия у запястий и выдыхает с облегчением. На секунду ей показалось, что сейчас это самое лезвие окажется у нее между лопаток.
- Спасибо, - говорит она, думает секунду и спрашивает:
- А ты кто?
- Я – Хель.
- И все?
- Пока да, - Хель пожимает плечами и складывает свои стрелы в колчан. Очень аккуратно, так, чтобы можно было выхватить на бегу, положить на тетиву и послать в цель. – А что тебе еще надо?
- Ну, а кто ты такая?
- Принцесса.
Эб хмыкает, потом косится на Хель, но та совершенно серьезна.
- Правда, что ли? – выдыхает наконец, загоняя подальше детское желание немедленно пощупать первую принцессу, что попалась ей на глаза. Это же какой редкий шанс представился. – Самая настоящая принцесса?
- Ну, если мой отец - король, а моя мать - королева, то кто я, как не принцесса?
- А где твоя свита? Замок? Прекрасный принц?
- Слишком много вопросов, - Хель морщится, подхватывает свой лук и, судя по всему, готова бросить Эб прямо тут, на чужом берегу, в одном исподнем, провонявшем дымом.
- А что мне делать? – спрашивает та.
- Что хочешь.
- Возьми меня с собой, - думает секунду и добавляет: - Извини за то, что столько вопросов задавала.
- А ты мне зачем? – Хель поглядывает на солнце, по всему видно, что сейчас в ней борются страстное желание скрыться в лесу, бросив свою новую знакомую, и благородство, которое, если верить легендам, присуще всем венценосным особам. Такие в беде не оставляют.
- Меня Эбрилл зовут, - выпаливает Эб, - но все зовут… звали меня Эб. Я умею стрелять из лука, я быстро бегаю, я тебе пригожусь. Честно-честно.
Хель опять смотрит на солнце, но оно спокойно висит среди белых облачков. Особых знамений не видно. Нет даже алого венца и яркой радуги. Обычный ясный день без всяких примет, дурных и хороших.
- Иди забери из лодки, что там тебе надо, - говорит она наконец. – Только быстро. У нас мало времени.
- Мне там ничего не надо.
Эб торопливо поднимается на ноги и подходит ближе, демонстрируя готовность идти куда угодно и прямо сейчас.
Никогда раньше она столько не бегала. Особенно по лесу, по непроглядной чаще, босиком. Хель сразу предупредила: отстанешь – брошу, а угнаться за ней было тяжело. Светлый сосновый лес сменился дубовым буреломом, Эб уже изодрала себе ноги в кровь, наелась паутины, не соображала, куда вообще они идут, главное было: не упускать из виду спину Хель, затянутую в черную кожу.
- Привал, - говорит та внезапно, садится на поваленное бревно, обросшее мхом, и протягивает Эб серебряную фляжку. – Мы не успеваем. Ты можешь быстрей?
- Я босая, - во фляге не вода, а какой-то горьковатый настой, освежает, правда, моментально. Жаль, что не снимает боль. А болит сейчас абсолютно все.
- Нам надо успеть до заката, терпи, - Хель встает, протягивает руку. Хватка у нее крепкая. Если она и принцесса, то уж явно не из тех, кто сидит в высокой башне и мается вышиванием. - Пойдем.
Справа журчит ручеек, сбегает между камнями с холма, а Хель тянет Эб вверх, между валунов, поглядывает на небо, на солнце, уже наполовину скрывшееся за верхушками деревьев, перехватывает удобней и волочет дальше. На холме начинается ельник, колючие лапы хлещут по лицу, дорывают рубашку, но Эб уже передались паника и страх. Она теперь тоже отчаянно хочет попасть в то таинственное место, куда они обязательно должны успеть до заката. Фляжку они давно опорожнили, от Хель после многочасовой гонки теперь пахнет потом, к аромату мяты примешивается острый запах кожи. Мятой, оказывается, пахнут ее волосы – всякий раз, как она перекидывает косу на спину, Эб это чувствует. У нее в пряди вплетен золотой шнур с кисточками из мелкого жемчуга. Когда Хель бежит – жемчужины пляшут у нее между лопатками. Только настоящие принцессы могут так небрежно носить на голове целое состояние. У Эб голова кружится, колени подгибаются, мысли путаются. Слишком много событий произошло за последние сутки. Больше, чем с нею приключалось за все семнадцать лет жизни. Хель говорит ей что-то ободряющее, потом угрожает здесь бросить, если она не будет шевелиться, и все равно держит за руку.
- Почти пришли, - говорит Хель, притормаживая у густых зарослей. Здесь ручеек собирается в беломраморной чаше, окруженной сломанными колоннами, и течет дальше, исчезает среди деревьев. От чаши в чащу ведет мозаичная дорожка, через тонкую ажурную арку, мимо каменной скамьи, засыпанной опавшими листьями, сменяется винтовой лесенкой с резными перильцами, уводящей куда-то вниз, под землю. Эб упирается, надо отдышаться, хочется осмотреться, да и страшно лезть туда, в холодную темноту, пахнущую склепом. Хель отчаянно дергает ее за руку, солнце-то уже почти село, ведет вниз по старым мраморным ступеням, отполированным временем. Сначала на Эб наваливается непроглядная мгла, густая, как патока, потом слышатся далекие, словно ветром приносимые вздохи и голоса.
- Быстрей, - шипит Хель, разглядеть ее сейчас невозможно, только слышно, как она тяжело дышит, устала наконец-то, а то Эб уже начала думать, что у нее бесконечный заряд бодрости, - не отставай только.
Тьма обволакивает, как паутиной, забивает дыхание, здесь ничем не пахнет, ни тленом, ни сыростью, то, что шумит вдалеке, явно не такое безобидное, как болотные огоньки. И пока оно еще только набирается сил, пьет чужой страх, подбирается ближе. И оно явно умерло еще до того, как обрушились колонны у ручейка, может, когда вырезали ступени, укладывали мозаику, кусочек к кусочку. А значит, так давно, что уже никто не вспомнит. Вдалеке брезжит красный огонек, с каждым шагом он становится все ярче.
- Быстрей, - повторяет Хель в сотый раз за сегодня. По мере приближения к спасительному красному огоньку становится чуть теплее, чуть светлее. Эб успела только рассмотреть пару мраморных надгробий, изящную статую, изображающую скорбящую даму в покрывале, увидела тонкие колонны, исчезающие в темноте наверху, высокий порог, резной завиток на створке двери, а потом грязноватый пол из разноцветного мрамора и чей-то высокий сапог с блестящей пряжкой.
- Ядрена мать, - произнес обладатель сапога, - кого ты с собой притащила, Хель?
Семерых зовут Хьюкин, Берт, Кай, Гарет, Теган, Йоан и Лоури. Теган – самый юный, еще даже не успел обзавестись шрамами и щетиной на щеках, Кай – самый красивый, хоть у него и не хватает половинки правого уха, Берт – носит повязку на левом глазу, Гарет сияет выбритым черепом, у Йоана на щеке - клеймо убийцы, у Лоури в каждом ухе по золотому кольцу. А Хьюкину хотели сделать улыбку шире, да не сложилось.
- А это Эбрилл, - говорит Хель, - но она просит звать себя просто Эб.
- Эб, - повторяет Хьюкин, подходит ближе с кровожадным и недоверчивым видом, но Эб слишком устала, чтобы бояться, рассказывать о себе или оправдываться, она даже с пола подняться не может. Ноги отказали, лишь только они перемахнули через порог, и Хель захлопнула двери. Теперь из-за них слышится призрачный шелест, вздохи, кто-то тоже хочет к очагу, просится погреться, плачет и жалуется. У Эб кружится голова, разноцветный пол несется навстречу, а потом вдруг становится черным.
- Есть будешь? - говорит Кай, - у нас есть похлебка.
Грубо сбитые стол и скамьи в этом роскошном зале смотрятся бедными сиротками на приеме у вельможи. Тут были бы уместны шелк, бархат, черное дерево и прочие атрибуты богатства. Если задрать голову, то в узкие оконца, прорезанные в стрельчатом потолке, видно ночное небо. Там, наверху, мрамор все еще белоснежный, будто к нему пыль не пристает, ниже уже покрыт копотью, а барельефы испорчены.
- Это дворец? – спрашивает Эб.
- Дворец, - охотно кивает Кай. - Тут жила Белая Королева, она, говорят, любила молодых мальчиков. Сажала их в сани зимой, в карету – летом, привозила и… одного из них звали Кай, кстати, - улыбается сладко, - прямо как меня.
- А он не был случайно твоим дедушкой?
- Угадала, - Кай улыбается еще шире, протягивает руку и беззастенчиво пялится на те части тела Эб, которые выглядывают в прорехи на рубахе.
- Бойся его, - говорит Хель, подходя с одеялом, - у него любовница в каждом городе. И каждая уверена, что она его единственная. Накинь на плечи и садись к столу.
- И откуда ты явилась? – спрашивает Хьюкин. Хорошо, что он сидит далеко. Эб все тянет рассмотреть его страшные шрамы, пересекающие обе щеки. От такого уродства невозможно оторвать глаз.
- С другого берега.
- Ври больше, Эделлен переплыть невозможно…
- …там русалки, - заканчивает Эб. – Но я ни одной не встретила.
- Она говорит, на ее деревню напали Охотники, - многозначительно сообщает Хель. Все остальные вроде как знают, о чем речь, потому что озабоченно качают головами, выдерживают паузу. Эб в ней не участвует, слишком жрать хочется.
- А что там, за дверью? – спрашивает она, когда тарелка пустеет. Сейчас, сидя спиной к очагу, уже не так страшно слышать шум, доносящийся из-за резных створок.
- Гробницы и лучшие сторожа на свете, - говорит Хель.
- Призраки?
- Наверное. Кто именно – я не проверяла. А кто полез проверять, не вернулся.
- А вы разбойники? – Йоан важно кивает, остальные улыбаются. Кроме Хьюкина, конечно, тот и к еде не прикоснулся, сидит напыжившись, как сыч.
- Хочешь спросить, что принцесса делает вместе с головорезами? – интересуется Хель.
- Мы ее в лесу нашли, нашу Хель, - сообщает Лоури певуче, точно трубадур, лишь лютни не хватает - за ней гнались Охотники, а у нее в спине сидел наконечник стрелы. Принцесса совсем обессилела. Так что ей с нами повезло. Теперь она наша, а мы ее.
У Эб глаза слипаются, его голос доносится будто издалека. Рассказывает про короля и королеву, что выдали единственную дочь за прекрасного принца, а тот через год ее разлюбил, захотел отравить яблоком, потом подарил пропитанную ядом вуаль, а когда принцесса оказалась слишком удачливой и никак не хотела умирать, просто велел егерю отвести ее в лес и вырезать ей сердце. Но принцесса сбежала. А за ней пустили погоню, отряд Охотников, которые берут след, даже если он исчезает в воде. А у принца теперь другая принцесса, он ее полюбил за маленькие ножки в серебристых туфельках и за золотые локоны…
- Она была босой, - бормочет Эб, - когда приплыла в погребальной ладье к нашему берегу…
Ее лица касается жемчужная кисточка, обволакивает аромат мяты, глаза у Хель, как черные провалы, кожа – белее снега, губы – как кровь, она говорит, что Эб нужно поспать, ведет на мягкие шкуры, прикрывает одеялом. Призраки за дверью вздыхают и плачут, белые колонны упираются в небесный свод, а потом сгорают, как свечи. Эб спит.
- Если ее убили, то скоро и до меня доберутся, - говорит Хель.
- Это еще ничего не значит, - возражает Хьюкин. Точно он, у него голос хриплый. Эб еще со вчерашнего вечера запомнила.
- Он уже год до тебя добраться не может, - успокаивает Лоури.
- Его Охотники даже через Эделлен перебрались, что им стоит прийти сюда?
- Мы тебя защитим, - срывающимся голосом обещает Теган, а потом Эб неосторожно поворачивается и переворачивает серебряный кувшин, почему-то стоящий рядом. Кувшин оглушительно гремит, и теперь на нее пялятся восемь пар глаз.
- Доброе утро, - вежливо говорит Эб.
- Подслушивала? – Хьюкин подходит по-кошачьи мягко, пружинисто, - шпионишь на чертового ублюдка Эгана?
- Это еще кто? – Эб отползает, тащит за собой одеяло, пока не упирается спиной в стену. Отползать больше некуда.
- Так зовут моего супруга, - сообщает Хель, - оставь ее, Хьюкин.
- Эта паскуда точно засланная!
- Ты присягал мне на верность, - вот оно, теперь тяжело не поверить, что черноволосая девица венценосная особа. Эб даже хочется выпутаться из одеяла, а потом стать на колени или присесть в реверансе, хоть она толком и не умеет. – Я тебе приказываю. Если она меня обманет, я сама ее убью.
Хель даже приближается торжественно, словно за ней тянется шлейф, и его поддерживают румяные пажи в беретах с перышками. А потом царственный флер спадает, она снова прежняя, как та, что тащила Эб через лес и ругала последними словами, упрашивая идти быстрее.
- Тебе надо помыться, - говорит она мрачно и морщит нос, - пойдем, покажу тебе нашу купальню.
У мраморной русалки отбита правая рука и нос, но из кувшина, прижатого к бедру, исправно изливается прохладный ручеек. В мозаичном бассейне плавают сухие листья, за парапетом – пропасть. Эб опасливо туда заглянула, от высоты, от вида острых камней на дне даже замутило. Хель вот высоты не боится, расхаживает взад-вперед. И говорит. Про своего мерзкого супруга, некоронованного правителя, заточившего родного отца в высокую башню. Тот, говорят, сошел с ума, зарос, аки зверь. Мальчишки взяли за моду кричать под темницей, давай, безумный король, спусти бороденку вниз. А тот взял моду швыряться в них камнями. Хель рассказывает про королевский замок, огромный, темный, настоящий лабиринт. В одной из комнат она нашла хрустальный гроб, висящий на позолоченных цепях, одна оборвалась, крышка раскололась, венок из белых роз и плюща высох и рассыпался прахом, когда его коснулись.
Хель стоит на самом краю, а там, внизу, острые как бритва камни. Ее нашел Хьюкин, тогда, в лесу. Она истекала кровью, пыталась вытащить стрелу сама, обломила древко, а наконечник увяз под кожей. Охотники шли по следу, если приложить ухо к земле, то был слышен стук копыт, а Хель его слышала все время, ей казалось, что они таятся за каждым деревом, в каждом овраге, просто ждут подходящего момента, а пока загоняют ее, как зверя. Ее супруг сказал, что заплатит золотом за ее сердце, даст слиток такой же величины. Он когда-то изволил пошутить, что у его северной принцессы большое доброе сердце, так что Охотники гнались за шикарной наградой. Хьюкин знал про вознаграждение, только не сразу понял, кого это вытащил из оврага. Хель бы тогда и родная мать не узнала. Она хотела его убить, испугалась его слишком широкой улыбки, прорезанной на лице, неумело зашитой сапожной иглой. Бросилась с ножом, она его украла два дня назад в придорожной харчевне, и им же заколола стражника, который хотел сдать ее Охотникам. Хьюкин оказался ловчее деревенского дурачка с копьем, нанятого за еду охранять скот. А его друзья оказались благороднее всех тех рыцарей, что присягали на верность, преклоняли колено, а потом делали ставки на то, сколько продержится благородная дама среди своих подданных, охочих до золота. Теперь она была их принцессой, сокровищем, тщательно оберегаемым и самым драгоценным. Они ведь тоже родились не в разбойничьем логове. Эб уже начала мерзнуть в бассейне, но вылезти не решалась, Хель явно нужно было выговориться.
- И что мне теперь делать? – говорит она, - Эгана нужно убить. А я даже из лесу выйти не могу.
- Замани его в ловушку, - советует Эб, стуча зубами, - и-и-и… убей.
- Легко сказать, - Хель задумчиво смотрит с обрыва, перекатывается с носка на пятку.
- Или до конца дней своих будешь прятаться в заброшенном дворце, - Эб дотягивается до куска чистого полотна, выданного ей в качестве полотенца. Натягивает на влажную кожу, покрывшуюся пупырышками, новую одежду. Такой красивой она сроду не носила. Откуда та взялась, думать не хочется, может, ее и с мертвеца сняли, какая уж теперь разница. Пахнет она мятой. Кажется, все, к чему прикасается Хель, начинает пахнуть мятой.
- В ловушку, - повторяет та мрачно, - а самой стать приманкой.
Усаживается прямо на пол, удобно прислоняется к стене и смотрит на Эб, обувающую сапоги. Они чуть великоваты, но той все равно, лишь бы опять не босиком. А кто знает, может здесь постоянно нужно куда-то бежать и отчего-то спасаться? Лучше быть ко всему готовой.
- Я тебе много рассказала, - говорит Хель и смотрит выжидающе, - теперь твоя очередь.
Эб не собиралась ничего выкладывать, особенно про те события, о которых даже думать было больно. Но Хель глаз не отводила, а уйти было неприлично. Тем более в зале с камином обретался чертов Хьюкин со своими подозрениями. Эб его боялась.
- Расскажи, - повторяет Хель. Таким тоном она, наверное, когда сядет на престол, будет говорить своим подданным «повинуйтесь мне», и те в итоге согласятся на все. Может даже в петлю полезут. Эб всхлипывает и начинает свою печальную историю, которая так хорошо начиналась и так погано закончилась. Сгорела дотла. Вместе с деревней, бабушкиным домиком, кустами роз из палисадника, мамой, сестрами, кузнецом Алфи…
Под конец Эб уже вовсю хлюпает носом и вытирает глаза рукавом. Хель не предпринимает попыток ее утешить: может, это недостойно принцессы, а, может, просто не умеет. Так даже лучше.
- Я отомщу, - подвывает Эб, давясь рыданиями, - я всех этих Охотников поубиваю…
- Занимай очередь, - шутит Хель и невесело усмехается.
- Что они вообще делали на нашем, на моем берегу?
Эб отнимает руки от лица и смотрит на черноволосую принцессу, подмечает, как та быстро отводит глаза и начинает теребить жемчужную кисточку в косе.
- Это ведь из-за тебя, - слезы высыхают в одно мгновение, - боги священные, это ведь они тебя искали, да?
- Меня, - шепчет Хель и краснеет. Очень нежно и красиво. Как благородная дама. Эб сжимает кулаки, делает шаг вперед, потом еще один. Она знает, что принцесса сопротивляться не будет. Она чувствует свою вину. Если ее сейчас ударить, она это стерпит, если ее убить, то она не будет сопротивляться. Если в нее плюнуть, она даже вытираться не станет.
- Но почему на моем берегу? В моей деревне? – шипит Эб, – все ведь твердят, что Эделлен не переплыть, что там русалки, мать их!
- Я виновата, - кивает Хель, - я заметала следы, я не знала, что они решатся пересечь реку… я не знала, я не хотела…
- Сучье вымя, - Эб стискивает кулаки, уже представляет, как сейчас размахнется и вмажет. Прямо по высокой алебастровой скуле с нежным румянцем, или по ровному носику. Так вмажет, чтобы его набок свернуть. Хель это тоже явно представляет, но не пытается спрятать лицо или уклониться. Стоит и ждет, дрожит ресницами, словно хочет зажмуриться и не решается. Она ведь не хотела. Просто бежала прочь, а ее преследователи заблудились. Хорошо для одной принцессы, плохо для целой деревни, про которую та даже не знала.
- Как зовут твоего трахнутого мужа? – спрашивает Эб севшим голосом.
- Принц Эган, Эган Золотой щит.
- Увидишь его – передай, что я его убью. Его и всех чертовых Охотников, что встречу.
Хель кивает, у нее дергается уголок губ, а Эб опять хочется плакать. Но не при свидетелях. Поэтому она бежит прочь из купальни, по коридору, потом по крытой галерее с упавшими статуями, прыгает через каменные блоки, вывернутые из стен, продирается через плющ, перелетает, задохнувшись, широкий провал, расколовший галерею и скалу, к которой та прилепилась. А потом оказывается в лесу, у каменной чаши с мозаичным дном, в которой собирается ручеек. Здесь она уже была. Круг замкнулся. Бежать было некуда.
С появлением Эб в шайке наметился раскол. Хьюкин теперь представлял сторону, несогласную с ее присутствием, Берт и Гарет – сохраняли нейтралитет, остальные, вроде как, были не против, а Хель, чувствуя свою вину, старалась все стороны примирить. А это значит, раз за разом оттаскивала неутомимого в своих подозрениях Хьюкина от Эб. Тот упорно не верил в ее невиновность, подозревал в шпионаже, в двойной игре, требовал обыска, ибо наемные убийцы прятали свое оружие в самых сокровенных местах. И говоря об этих самых местах, отчего Эб заливалась краской, а Кай начинал заинтересованно прислушиваться, Хьюкин излучал враждебность. Дай ему волю, он бы разложил Эб на столе и приступил бы к пыткам. О них он тоже много говорил, намекал, что знает толк и в раскаленном железе, и в кипятке. «Результат будет даже в холодной воде, - сообщал он, глядя на Эб не моргая, - если знать, куда лить и сколько лить». «Хватит», - говорила Хель, он послушно умолкал, сосредоточенно занимался заточкой меча или ремонтом одежды, отвлекался, Эб с облегчением вздыхала, а потом снова натыкалась на него в каком-то темном углу и опять покрывалась холодным потом, выслушивая гадости, которые он все это время тщательно обдумывал.
- Он переживает, - пытался оправдать товарища Лоури, когда учил Эб драться на мечах. Все равно заняться было нечем, а он был мастером в этом деле. Двигался мягко и пластично, достать его хоть краешком лезвия казалось непосильной задачей. Эб выматывалась, рубашку можно было выжимать, а он покачивал укоризненно головой, золотые кольца в его ушах тоже покачивались, а потом поднимал свою изогнутую саблю и говорил: «Нападай».
- Ты делаешь успехи, - говорила Хель.
- Я за тобой слежу, - шипел Хьюкин.
- А расскажи, как там, на той стороне? – просил Теган.
- То, что про моих любовниц говорили, это все неправда, - сладко жмурился Кай.
Эб училась драться, плавала вечерами в бассейне, а днем изучала гробницы, составляя план своей страшной мести. После восхода солнца то, что их населяло, пряталось, засыпало до ночи. Когда гробницы наскучили, бродила по полуобрушенным коридорам и галереям. Дворец был прекрасен, даже такой, умирающий, поглощаемый лесом и разрушаемый корнями деревьев. Иногда удавалось найти тихое место, где Хьюкин ее не мог отыскать. Такие дни Эб считала счастливыми. Там можно было думать о том, как она доберется до принца, которого никогда раньше не видела, и как именно будет его убивать. Почему-то всегда вспоминался Редин, захлебывающийся собственной кровью, хлынувшей из разорванного горла. Но он умер быстро, а значит, такой способ для мести не подходил. Эган в планах Эб погибал мучительно и разнообразно. Даже ночью ее не оставлял. Каждый раз выглядел иначе и травился ядом, падал на заточенные колья, терял голову, отсеченную острым мечом, тонул, заживо сгорал… Эб просыпалась, задыхаясь, и лежала без сна, а перед глазами все равно крутились картинки одна страшней другой.
- Даже не буду спрашивать, от кого ты прячешься, - Хель усаживается прямо на пол. Этот зал Эб нашла случайно, когда толкнула качающийся камень, и тот провалился вовнутрь, увлекая за собой еще парочку. Ничего особенного в этом зале нет: потолок разрушен, упавшая колонна обрушила стену, фрески на стенах вымыло дождем. Это просто уединенное и тихое местечко. Эб даже хотела тут заночевать, но единственным безопасным местом после захода солнца, по словам Тегана, был зал с камином. Под луной дворец жил своей жизнью, опасной для неосторожного. Именно поэтому Семеро и их принцесса тут прятались. Местные боялись леса, а уж развалин – тем более. Даже не приходили сюда искать сокровища.
- Мне нужно было подумать, - говорит Эб.
- Ты неспокойно спишь, - замечает Хель и опять перебирает пальцами жемчуг в кисточке. Накручивает черные пряди на палец.
- Я думаю, как лучше отомстить.
- У Эгана много охраны, стража, Охотники, рыцари, даже колдуны есть…
- Я хочу уйти, - выпаливает Эб, пока не передумала. Она планировала смыться по-тихому, но Хель к ней хорошо относилась, да и все остальные не обижали. Кроме Хьюкина, конечно. Так что убежать, ничего не сказав, совесть не позволила.
- Почему? – Хель так тянет за жемчужные ниточки, что, кажется, они не выдержат, лопнут, раскатят бусины по всему зальчику.
- Семеро и принцесса – это хорошо, Семеро, принцесса и непонятно кто – плохо. Я тебе очень благодарна, что не бросила тогда на пляже, накормила и одела, но мое место не тут.
- А где теперь твое место? – прищуривается принцесса, видно, что на языке крутится напомнить про сгоревшую деревню.
- Не здесь, - упрямится Эб, - у тебя свой путь, у меня свой. Я хочу убить Эгана. Отомстить. Значит, мое место там, где он.
- Ты и через первые ворота замка не пройдешь, - ласково шепчет Хель, будто неразумное дитя утихомиривает. А потом тянется рукой и гладит по виску.
- Ты меня не удержишь! – запальчиво верещит Эб, вскакивая, точно как когда с маменькой спорила. На глазах тут же слезы закипают. От злости, от того, что Хель говорит правильно, заставляет себя почувствовать глупой девчонкой. От того, что заставила опять вспомнить лесной пожар и закипающую грязь в болоте, алое зарево над соснами и кровь, впитывающуюся в песок.
- А если я тебя попрошу? – спрашивает Хель и снова гладит. Теперь по шее. Пальцы у нее холодные, чуть вздрагивают. А глаза как омут. Слишком темные.
- Зачем?! – взвизгивает Эб, сбрасывает ее руку.
- Мне будет без тебя плохо, - снова прикасается, настойчивей, мягче, обхватывает за шею и притягивает к себе.
- Без меня?
- Без тебя, - вот сейчас Хель не краснеет. Хотя говорит и делает что-то уж совсем непонятное. Прижимается щекой к щеке и прикрывает глаза. Видеть этого Эб не может, чувствует только, как щекочут ей кожу ресницы. А они у принцессы длинные. А еще она вздрагивает, когда прижимается теснее, и ее пальцы теплеют.
- Без тебя, - повторяет Хель. А потом отстраняется и уходит.
Эб теперь не может думать про месть. Целых два месяца, пока она жила с шайкой, ни про что другое не думалось. Сейчас эти мысли отступили, попрятались по темным закоулкам, и на первое место выдвинулась целая куча вопросов, которые даже сформулировать толком не удается. А Хель никак не помогала. Просто занималась своими обычными делами, вечерами сидела во главе стола, привычно осаживала Хьюкина, когда тот опять лез к Эб со своими подозрениями, ложилась спать на свой матрасик под одеяло из лисьих шкурок, точила меч, ладила стрелы, занималась с Лоури фехтованием, выезжала с шайкой на грабежи. «На дело», - говорил Кай. «На дело» Эб не брали. Она маялась в одиночестве, опять думала про побег, задумывалась о наиболее мучительных способах убийства чертового принца Эгана, пока шайка не возвращалась, груженная всяким добром. Добычу потом делили перед очагом, съестное уничтожалось за ужином, одежду брал, кто хотел, драгоценности прятали по ларцам и позже закапывали в тайных местах. И Эб опять не могла думать про месть, потому что из зала ночью хода не было, принцесса постоянно попадалась на глаза и сбивала с толку.
- Проходи, господин хороший, - говорит Кай и пинками загоняет в зал носатого доходягу. Руки у того связаны за спиной, глаз подбит.
- Шпик, - коротко объясняет Хель в ответ на непонимающий взгляд Эб.
- Компаньона твоего поймали, - шипит Хьюкин, дергает шпиона за шиворот и тащит прочь из зала.
- Оставайся здесь, - шепчет Хель, задерживается на мгновение, когда уже все выходят, берет Эб за руку. Глаза у нее безумные: зрачки расширены, руки опять ледяные. – Тебе не нужно это видеть.
Шпик начинает орать через час. Дворцовые коридоры, пусть и основательно разрушенные, отлично проводят звук, доносят его вопли до самых укромных уголков, разбрызгивают по залам, обрушивают с высоких сводов. Нетяжело себе представить, что с ним там делают. То самое, видимо, в чем Хьюкин мастак. И что он обещал сотворить с Эб, если она проштрафится и даст повод. «Хоть малюсенький повод». Во время недолгих пауз повисает звенящая, изматывающая тишина, а потом доходяга орет снова. Его даже в купальне слышно, куда Эб сбегает, прихватив одеяло. А потом вопль обрывается, словно бедняге хватанули ножом по горлу.
- Ничего, стервь, не сказал, - бормочет Хель, вваливаясь в купальню, сдирает с себя одежду чуть ли не на пороге, в штанах путается и чуть не падает. – Тоже ничего не знал… сссука…
- Вы его убили? – тоненьким от волнения голосом спрашивает Эб из своего темного и укромного угла. Хель роняет очередной предмет туалета: тонкую рубашечку и поворачивается.
- Ты тут что делаешь?
- Прячусь.
- Уйди, - снимать сапоги на ходу – тяжелая задача, принцесса опасно оступается и чуть не летит головой в бассейн.
- Убили?
- А ты как думаешь? – Хель усаживается на край, мелькнув голой спиной, соскальзывает в воду и ожесточенно трет руки.
- Ты убила? – задыхаясь от собственной смелости, спрашивает Эб. Ведь ей то же самое предстоит, нужно знать – как оно. Что чувствуешь, когда казнишь негодяя. И можно ли после этого жить по-прежнему. Человек ведь, не карасик, выловленный на уху. Хель разворачивается, награждает тяжелым, как булыжник, взглядом и выходит из воды. Шлепает по полу, оставляя мокрые следы, и берет Эб за горло.
- Я, - выдыхает она горячо. – Когда поняла, что он мелкая сошка, который даже принца в глаза не видел. Очень разозлилась. Хочешь подробности знать?
Эб думает помотать головой отрицательно, но ее шею слишком крепко стиснули.
- Отрезала ему пальцы по фаланге, - шепчет Хель ей на ухо, обдавая щеку обжигающим дыханием, - думала и глаза выколоть, но он умер. От болевого шока. Вот ведь незадача. Когда будешь мстить, девица Эбрилл, имей в виду, что человека надо беречь, если хочешь получить удовольствие сполна.
- Пошла ты, - хрипит Эб, страшно оскорбленная обращением. – Королевна драная.
У Хель глаза угрожающе темнеют, точно как небо перед грозой, и на мгновение становится до коликов в животе страшно: вдруг свернет шею или начнет ломать кости. Но она вместо того улыбается и впивается в губы. Вроде как с поцелуем, только очень он болезненный для ласки.
- Уж какая есть, - тяжело дышит она, отрываясь наконец. А потом дергает Эб за завязки на рубашке. Со штанами та справляется сама. В голове гудит колоколом, что делать – непонятно, руки девать некуда, Хель трясет, вся гусиной кожей покрылась.
- Одеяло, - вспоминает Эб и тащит ее за руку в угол, где пряталась. Лежа – уже удобней, хоть и твердо. Принцесса если и не знает, что делать, то отлично это скрывает: гладит мягко, успокаивает, наверное, даже больше себя, чем Эб, прижимается губами к ключицам, обводит языком соски и упорно сползает вниз, сколько та ни ловит ее за плечи. Страшно. Неясно, чего ждать и что в итоге получится. Но получается все прекрасно, хоть и слишком сумбурно. Еще мгновение назад Эб было томно, приятно, под ладонями чувствовались чужие влажные плечи и бедро щекотали пахнущие мятой прядки волос, а потом под ресницами вспыхивают блуждающие огоньки, и от макушки до пяток словно окатывает жаркой волной.
- Солнце, - говорит Хель задумчиво, рисует вензеля у Эб на груди, - солнце скоро сядет. У нас совсем мало времени, чтобы одеться и вернуться.
- Или? – шевелиться и идти куда-то совсем не хочется. Что уж там, даже думать тяжело. Вот просто лежать и гладить черноволосую голову, уютно устроившуюся на своем животе, Эб готова хоть целую вечность. Очень это странное было приключение, короткое, но незабываемое. Его хочется повторить.
- Или нам конец, - объясняет Хель будничным тоном. А потом приподнимается чуть и целует Эб в шею. – Подъем.
Ночью Эб перетаскивает свой матрасик ближе, как ей принцесса велела, пока они, хихикая и путаясь в предметах туалета, одевались у бассейна. Солнце уже почти скрылось за лесом, нужно было спешить, целоваться приходилось тоже торопливо, урывать немного ласки между натягиванием штанов и шнуровкой корсажа. Сейчас они ведут себя куда приличней, но все равно из того угла, где ночует Хьюкин, волнами расходятся флюиды ярости и ревности. Эб снова становится печально, тревожно и неуютно, хотя еще совсем недавно казалось, что больше это неприятное ощущение к ней не вернется. Даже близость тихо посапывающей любовницы (странно это про себя произносить, вслух-то она в жизни не решится назвать принцессу, пусть и без престола, но принцессу, любовницей) не успокаивает. Скорей даже напоминает, что все это мимолетно и ненадолго. Просто передышка перед более серьезным делом. Желание-то отомстить никуда не делось.
Городишко маленький, две улицы пересекаются крест-накрест, посерединке – площадь с фонтаном и базарчик, на улицах живут самые уважаемые люди, те, что могут позволить себе каменный дом и высокий забор. Те, что победнее, селятся как попало, лепят домишки вдоль кривых переулков, там грязно, в дождь разливаются вонючие лужи, зато относительно безопасно. Народец здесь трусливый и жадный. Бросишь им горсть золотых – они и рады, бросишь еще горсть – забудут тебя, будто никогда и не видели. Могут и под пытками не припомнить. Так рассказывала Хель, седлая лошадь у ручейка, сбегавшего в мраморную чашу. Она неделю ходила сама не своя, говорила, что слышит топот копыт, что это Охотники идут. На утешения не поддавалась, спала плохо, вскидывалась посреди ночи и цеплялась ледяными пальцами за плечи, тяжело дышала Эб в шею. А поутру Хьюкин ее нашел в зале с фресками, - не поленился, гад, облазить все галереи и переходы, - взял за горло и рассказал обстоятельно, что если Хель погибнет, то и Эб не жить. Он ее, дескать, из-под земли достанет, ноги ей вырвет и горло перегрызет. В любом случае выходило, что у Эб остается очень мало шансов на выживание.
- До тебя она ни о каких опасных мероприятиях не помышляла, - шептал, жарко дыша в ухо, стискивая на шее пальцы все крепче. – Убью.
Выезды на грабежи, происходящие через день, он, видимо, опасными не считал. А городок выглядел грязным, нищим и уж совсем неопасным. Зря разбойник все-таки переживал.
В корчме дымно, шумно и многолюдно. На девятерых зашедших особого внимания никто не обратил. Принесли кувшин пива, блюдо с колбасками. Лютнист в углу пел про любовь. Фальшиво, надо сказать, и препротивным голосом.
- А до дворца Эгана далеко? – шепотом спрашивает Эб у Хель, прячась за своим стаканом. Хьюкин с нее глаз не спускал, еще и умудрялся по сторонам оглядываться, не хотелось его дразнить.
- Два дня пути, или три, если ехать не спеша. А тебе зачем?
- Просто интересно.
- Вот оно как? - Хель протягивает под столом руку, находит руку Эб и стискивает пальцы.
- Думаешь, брошу все и побегу принца убивать?
Паузу та выдерживает торжественную. Лютнист успевает полпесни набренчать, а Кай исчезнуть вместе с румяной подавальщицей. А потом перехватывает руку Эб сподручней и тянет ее за собой. Отчаянно, торопливо, даже внимания не обращая на косые взгляды.
Тюфяк в каморке под крышей жесткий, по углам мыши шуршат, зато на двери солидный засов, - никто не помешает, не зайдет внезапно, не смутит и не отвлечет. У принцессы нежная кожа, кажется, такая и через сто перин горошинку на кровати почувствует, она дышит прерывисто, направляет мягко, придерживает, заставляя отдышаться, раскрывается под прикосновениями, стонет так жарко, что Эб обо всем забывает: и о своих планах сбежать, и о мести. Только бы еще раз увидеть, как у Хель от удовольствия темнеют глаза, почувствовать, как она дышит, засыпая.
Лютнист внизу наконец распелся, заводит балладу про коварного короля Синюю Бороду, его шесть жен и романтичные способы их умерщвления.
- Мне он не говорил, что их было так много, - произносит внезапно Хель, четвертая жена, которую, судя по балладе, отравили яблоком, напитанным ядом, - и почему в балладе ни слова о егере, что должен был вырезать мне сердце?
- А что твои родители? – спрашивает Эб, покачиваясь в седле. Ей подобрали маленькую серую лошадку. Очень спокойную, даже меланхоличную, у Хель - злой жеребец в яблоках, тонконогий, с сухой изящной головой. Когда Эб думала с ним познакомиться, он оскалился, как собака, и разом отбил охоту приближаться.
- А что с ними? – Хьюкин ускакал далеко вперед, вроде как дорогу проверить, так что можно спокойно поговорить, не шарахаясь от его пронзительного подозрительного взгляда. Лошадь у него, к слову сказать, тоже препротивная: любит подкрасться, а потом лягнуть изо всех сил под коленки.
- Отчего ты к ним не вернулась?
- Оттого, что я их люблю, а королевство наше маленькое, Эган бы его раздавил и размазал, как мошку.
- Как-то у вас много королей… и королевств.
- А у вас не так, что ли?
- Я знаю, что у нас один король, у него на гербе оскаленная волчья пасть. Но я его никогда не видела.
- И правит он уже тысячу лет, - Хель прикрывает глаза, подставляет лицо солнечным лучам. К ней загар не липнет, у Эб нос покраснел, а та все такая же алебастровая, как в день их встречи. И так здорово держится в седле. Эб до сих пор толком не приспособилась, бедра болят, когда вечером спешиваешься, бока ноют, в спине стреляет. Хорошо, что ей выдали перчатки из мягкой кожи, а то бы еще и ладони натерла до пузырей.
- Почему тысячу?
- У нас рассказывают про короля из-за реки, что носит волчий плащ и правит уже тысячу лет. А у его королевы алая лента в волосах. Правда, тех уже много сменилось, они-то стареют, в отличие от…
- Волка, - заканчивает Эб.
- От Волка, - соглашается Хель и резко натягивает поводья. Ее жеребец храпит и приплясывает, взрывает копытами песок, а из-за деревьев, как черные тени, появляются те, кого Эб не успела рассмотреть в зареве пожара, когда они сожгли ее деревню, убили Редина, стреляли по ней самой и издевательски кричали: «Ты промазал!». Серая лошадка останавливается и тянется к молоденькому орешнику на обочине. Вот ей совершенно не страшно, в отличие от хозяйки.
- Охотники, - выдыхает Теган, - мать их за ногу. Как нас выследили?
- Твой след, принцесса, очень легко взять, - говорит один из Охотников с ленцой. У него у одного конь безупречно вороной, без единого белого пятнышка. А еще у него странно симпатичное лицо. Полные губы, смеющиеся глаза. Тяжело представить его убивающим людей и жгущим дома.
- Да ну, Блейт, - цедит Хель сквозь зубы.
- Ты пахнешь мятой, госпожа Хель, - галантно кланяется Охотник и тянет носом, - так пахнет в полях под полуденным солнцем. Даже вонь от твоих сомнительных спутников его не перебивает.
- Как ты нас нашел? – запальчиво выкрикивает Теган.
- Шпик, - улыбается Охотник. – Был приманкой, мой мальчик. Я как знал, что ваша шайка не сможет удержаться, чтобы не скрутить беднягу. Он долго терпел, прежде чем начал орать? Парень казался стойким.
Эб краем глаза замечает, что Хель выдвинула меч из ножен, стискивает пальцы на рукояти. Между перчаткой и рукавом мелькает полоска бледной кожи. Именно ее целовать было так упоительно приятно сегодня утром, страшно подумать, что это, возможно, происходило в последний раз. И поцелуи, и объятия, и щекотка от жемчужных кисточек, скользящих по коже.
- Пойдешь с нами по-хорошему? – интересуется Охотник Блейт, - обещаю тогда легкую смерть твоим ублюдочным дружкам.
На мгновение Эб кажется, что Хель пойдет. Вот сейчас поторгуется, выпросит жизни для своих спутников и уйдет на верную смерть. Ибо это будет благородно, по-королевски: пожертвовать собой ради других. Но потом один из черных коней с белым пятнышком на лбу взвизгивает и валится набок, придавливая своего всадника.
- Бей! Убивай! – кричит Хьюкин, вылетая с опушки на дорогу. В толпу неприятелей он врезается, как нож в масло. Сколько Охотников было всего, Эб так и не пересчитала, слишком кучно они стояли, черной грозовой тучей. Сейчас их ряды явно поредели. Но сама она так и не успела вытащить меч из ножен, достала кинжал, но он ей не пригодился. Семеро и Хель ее жалкая помощь не требовалась. Еще мгновение назад лесная дорога была тихой и безмятежной, на обочинах цвели ромашки, теперь на ней перемешалось красное и черное. В человеке, оказывается, содержится очень много крови. А еще он очень долго умирает. Стонет, кричит и корчится, царапая скрюченными пальцами землю. Уцелевшие Охотники своих раненых и убитых бросили, сами исчезли так же внезапно, как и появились.
Теган сидит, привалившись к дереву, прижимает к рассеченному лбу ладонь, Лоури ищет в песке собственную золотую серьгу, вырванную из уха вместе с мочкой, а Гарет мертв.
Хель спрыгивает с коня, подходит к одному из Охотников, у того уже глаза стекленеют, но он улыбается окровавленным разбитым ртом. Словно его совсем не пугает, что он сейчас умрет.
- Сдохни, - говорит Хель с бессильной яростью, вонзает лезвие меча ему в грудь, прикрытую черной кожей. Эб всхлипывает. А ведь она мечтала отправиться в путешествие. Вооружиться луком, взять припасов и пойти до самой столицы. Далеко бы она зашла без спутников. Ведь так и не смогла никого убить. Так и простояла весь бой у своей меланхоличной лошадки, стискивая рукоять кинжала. А Гарет умер. Пусть она его совсем не знала, не получилось познакомиться ближе, но он передавал ей хлеб за столом и складно подпевал, когда Лоури бренчал на своей лютне вечерами. А еще он был отменным бойцом, умел сражаться коротким кошкодером, двоих свалил сегодня перед тем, как ему пробили череп.
- Ты выжила, - выплевывает Хьюкин обвиняюще, его меч заляпан кровью, на волнистое лезвие налипли волоски и клочки черной ткани, - паскуда драная.
Он сейчас может поднять свое грозное оружие и снести Эб голову одним ударом. Если захочет помучить – вонзит острие ей в живот. Такую рану не вылечишь. Будешь умирать долго и больно от потери крови, от горячки, пожирающей внутренности. И никому дела не будет, только вот Хель опечалится, наверное. Но Хьюкин ее спас когда-то, вытащил из оврага, а Эб только давала себя целовать и целовала в ответ. Эти заслуги даже сравнивать странно. Все, кому Эб была дорога по-настоящему – погибли, а она, на свою голову, пристала к чужому берегу. Правду бабушка говорила: умирать надо там, где родился, и желательно от старости.
- Она не виновата в том, что осталась жива, - говорит Хель, - убьешь ее – Гарета это не вернет.
- Я с ним бок о бок сражался, он мне братом был!
- Она не виновата, - мягко повторяет Хель, тянется рукой, точно хочет погладить.
- Променяла нас на сучку, - горько шепчет Хьюкин, кажется, если он сейчас расплачется, то слезы прожгут у него дрожки на щеках, как кислотой. На Эб никто не смотрит, а ей становится дурно. Потому что надо сделать то, что давно следовало. Уйти. И лучше незаметно, а то Хель попытается ее остановить, Хьюкин начнет язвить, и толку не будет. Они опять будут ссориться, терять бдительность, а когда наскочат Охотники, то тот, со смеющимися глазами, который Блейт, получит свою драгоценную награду без особых усилий. Его ведь среди убитых нет. Сейчас сбежал, потом опять пойдет по следу.
Эб отходит к своей лошадке, тянет ее за поводья в лес, Хель кричит на Хьюкина, главное, чтобы она не вспылила и не случилось непоправимое. Он ей верен, способен защитить, а Эб ей без надобности. Только отвлекает.
Лошадка топает за ней покорно, щипает листочки по дороге, голоса слышно едва-едва. Еще немного, и можно будет сесть в седло. До столицы и до принца Эгана с его золотым щитом каких-то три дня пути, а Эб уже придумала, как подобраться ближе. Если повезет – он умрет в муках, если нет – то значит, так тому и быть.
- Тебя пришлось долго искать, - говорит Хель. Наконец-то она выглядит, как следует. Все при ней: и платье со шлейфом, и корона. А еще свита, пажи, фрейлины, только шестерых оставшихся из шайки не видать. А может, их так облагородили, что и не узнать. Эб переминается с ноги на ногу, ей даже глаза опустить страшно: пол такой зеркальный, что видно собственное отражение. И ничего хорошего в этом отражении нет: оно помятое и довольно грязное.
- Зачем? – спрашивает Эб жалким и тонким голосом. Она ужасно робеет под доброй сотней внимательных изучающих взглядов. Даже в подземелье с гробницами не было так страшно. И в лесу, где ей пришлось ночевать пару дней подряд. А там деревья двигались, когда всходила луна. Не хороводы водили, конечно, но вполне определенно меняли свое месторасположение.
- Чтобы наградить, - сообщает Хель и встает. Платье из черного шелка шелестит, алмазы в ожерелье переливаются. Ослепительное зрелище.
- Ага, - глупо кивает Эб. Награждать ее есть за что, но можно было это сделать менее торжественно. У очага, за кружкой пива, как когда-то в разрушенном дворце Белой Королевы, любящей молодых мальчиков. Одного из них звали Кай, а у его внука не было половины уха, и он любил приврать.
Эб крепко жмурится и ждет, пока платье не прошелестит совсем близко, не окутает ароматом мяты. Так пахнет в полдень на поле. А еще там пахнет кровью. Того улыбчивого Охотника по имени Блейт убивать пришлось подло, исподтишка. В честном бою девице Эбрилл его было не одолеть, хотя именно такой позорной смерти он и заслужил, ведь и деревню у реки сжег глубокой ночью, когда никто не ждал напасти. Она следила за ним полгода, сначала верхом, потом лошадку пришлось продать, слишком деньги были нужны. И дождалась, наконец. Охотникам, как оказалось, тоже нужно расслабляться. Этот развлекался сразу с двумя. Брюнеткой и блондинкой. Любил разнообразие. А вот появление Эб его совсем не обрадовало, равно как и ее нож, воткнувшийся ему между ребер. Вообще она метила в сердце, но рука дрогнула.
- Пойдем, - шепчет Хель, берет прохладной рукой Эб за запястье, - тебя надо вымыть, перед тем как торжественно награждать.
- юморные зарисовки по СПН.
- ориджинал на исторической подкладке. Можно мрачный романтизм "и живые позавидовали умершим", можно юморной детектив в стиле: "Где горничная, кто убил леди Анну и куда подевались фамильные бриллианты?", можно то, что придет на ум исполнителю.
- сказки шиворот-навыворот в духе Сапковского.
Название: Там водятся чудовища.
Автор: gloriaskott
Бета: Linea
Фандом: ориджинал.
Рейтинг: R
Размер: 9 927 слов
Предупреждения: убийства, ругательства.
От автора: детские сказки на новый лад
читать дальше- А что на том берегу? – спрашивает Эб и дергает удочку, но на крючке пусто, даже червяка кто-то незаметно сожрал. Клев сегодня отвратный.
- На каком – на том? – Редину везет больше, он уже второго карасика вытягивает. На слабенькую уху хватит.
- На противоположном.
- Ничего, - убежденно говорит Редин.
- А если сплавать и проверить?
- На чем?
- На твоей лодке.
- Не дам, - косится в сторону своей драгоценной лодчонки, которую он даже еще на воду не спускал, все конопатил и выглаживал. Эб подозревает, что это неспроста, она явно предназначена кому-то особенному. Может, дочке старосты, Редин уже давно ей букеты таскает, а может, и племяннице кузнеца Алфи, у той самые синие глаза в округе, на нее даже заезжий рыцарь заглядывался.
- Я полынь от русалок к носу привешу.
- Эделлен переплыть невозможно, - Редин выдергивает еще одну рыбешку. – И твоя маменька с меня шкуру спустит. Кстати, она спрашивала, когда ты вернешься.
- Никогда, - Эб смотрит на едва видный даже сейчас, в ясный полдень, противоположный таинственный берег. На тонкую полосочку на горизонте. Его на картах рисуют как белое пятно. И подписывают «тут водятся чудовища». А вот какие именно – не указывают. А это ведь самое интересное.
- Ты живешь на погосте, знаешь, что люди про это говорят?
- Что меня в детстве подменили феи?
- Что твоему батюшке следовало тебя больше драть.
У Редина от солнца облазят уши, а шевелюра совсем выгорела. Когда-то именно его прочили Эб в женихи, но она дала ему в нос, а он не обиделся, а предложил дружить. Сказал, что она первая, кто осмелился приложить его кулаком, и что такую отвагу надо ценить.
- Я из бабушкиного дома не уйду, - бурчит Эб себе под нос, - там тихо.
- Еще бы, у тебя из окошка дольмены видно и болото, еще бы не было тихо с мертвецами под боком.
- Бабушка говорила, живых надо бояться.
- Твоя бабушка была странной, ты вся в нее.
- Ну, хоть чем-то можно гордиться, - ухмыляется Эб и укладывается на теплом песке поудобней. Бабушка говорила, что где-то тут закопан клад, горшок с золотом. Еще рассказывала, что когда была молодой и носила красную ленту в волосах, встретила на лесной полянке красивого кавалера в плаще, отороченном волчьим мехом, и это было, по мнению старушки, самое чудесное приключение в ее жизни. Ибо никто больше не шептал ей такие волшебные словечки на ушко и не целовал так сладко. А бабушка знала толк в поцелуях. Мужей у нее было аж четверо, и это если не считать поклонников. Когда Эб была младше и глупее, то мечтала немного о нечаянной встрече в лесной чаще, а еще про прекрасного принца и золотой клад. Маменька говорила, что пустые мечты до добра не доведут. И думать надо про деревенских женихов и про то, чтобы удачно выйти замуж.
- Отпущу я их, пожалуй, - говорит Редин, заглядывая в ведерко. – Эти караси еще до ухи не доросли.
- Если я отправлюсь путешествовать – пойдешь со мной?
Редин морщится, будто Эб предложила сделать какую-то хулиганскую пакость, наверняка сейчас вспоминает чьи-то синие глазки, строгого отца и родительский дом. Все то, что так тяжело бросать даже ради приключений. Выливает воду из ведерка вместе с рыбешками и смотрит вдаль, туда, где уже не видно другого берега из-за дымки.
- К нам кто-то плывет, - говорит он вдруг и роняет ведерко вслед за карасиками.
Она была красивой. Та мертвая девушка, что лежит на узорчатой парче в ладье. Была, наверняка, невозможно хороша при жизни, сохранила свою прелесть и сейчас. Белокожая, золотоволосая, в голубом шелковом платье с серебряной вышивкой, из-под кружевного подола выглядывают маленькие босые ножки. Трогать ее никто не трогал, все знают, что потревоженные мертвецы могут отомстить, но также все знали, что если уж река что-то принесла, надо это принять. Толпа вокруг ладьи росла, солнце катилось к закату, ветерок трепал золотистые локоны мертвой красавицы, переплетенные жемчужными нитями. Кто-то из детишек на всякий случай заревел, получил по затылку и умолк. Тишина становилась напряженной.
- Надо ладью и девку эту сжечь, - говорит Алфи-кузнец. – И молчать об этом.
- И кто будет жечь?
Эб подходит поближе, пока еще есть шанс все хорошенько рассмотреть и пока лодочка вместе со своим странным пассажиром не горит ярким огнем. Думает, что иногда мертвецы выглядят спящими, как вот бабушка, когда уснула вечером в своем любимом кресле и не проснулась, когда Эб потрясла ее за плечо. А девушка в лодке слишком бледная, до синевы, как утопленница, а мучение, чуть исказившее черты, даже смерть не разгладила. И при всем этом она все равно оставалась красавицей, про каких поют песни и рассказывают сказки.
- …если бы ее хотели сжечь, сожгли бы еще там, на другом берегу…
- А что там, на том берегу? – невпопад интересуется Эб.
- Ничего, - цедит кузнец сквозь зубы и решительно толкает ладью обратно в реку, даже сапоги не жалеет, сразу тонет в воде по колено. Течение в Эделлене сильное, подхватывает легкую ношу и несет прочь, если по дороге не встретятся русалки, то ладья доплывет до самого бескрайнего моря, а если ее увидит какой-нибудь трубадур, то появится и песня про золотоволосую девицу и ее белую лодочку.
- Пойдем, - говорит Редин Эб, - провожу тебя до твоего погоста.
С берега до деревни можно дойти широкой битой дорогой, можно ломиться через орешник, а можно тайной тропой, через болота. Эб, конечно, не ищет легких путей, Редин уже привык.
- А куда ты хочешь попутешествовать? – спрашивает, оступившись и испачкав сапог в вонючей жиже.
- Куда угодно, - деловито сопит Эб, - что тут делать? Охотиться? Рыбу ловить? Все это я уже делала. Скучно.
- Можно в столицу, - рассуждает Редин, - или на золотые прииски. Или в горы.
- Можно, - солнце уже совсем село, от трясин поднимается белесая дымка, в глубине леса мелькают призрачные огоньки. Раньше Эб их боялась, но потом поняла, что вся болотная нечисть занята своими делами и до людей им нет никакого дела. Она пыталась объяснить это Редину, но тот все равно боязливо озирается каждый раз, когда провожает ее до дома.
- Я же знаю, о чем ты думаешь, - говорит он, пробираясь по кочкам между тонкими ивовыми прутиками-вешками. Некоторые принялись и зазеленели. – Про ту мертвую девицу.
- Я думаю про то, откуда она приплыла… ну и про ее платье. Я такого красивого никогда не видела.
- Пришли, - говорит Редин с облегчением. Избушка стоит прямо на краю старого кладбища, самые старые надгробия уже упали на землю, провалились в трясину. Когда-нибудь болота подступят совсем близко, сожрут и низенький заборчик, и маленький цветник с алыми и белыми розами, а потом и покосившийся домик уйдет в грязь. Эб говорила, что не проживет столько, чтобы это увидеть, а Редину кажется, что и через сто лет она будет тут обитать. В этом темном от времени домике всегда кто-то живет, далеко от людей, отшельником. Словно приносит себя в жертву и мрачному еловому лесу, и топи с ее таинственными обитателями.
- Спокойной ночи, - говорит Эб.
- Спокойной, - отзывается Редин, замечает краем глаза, что по торфянику то там, то тут вспыхивают огоньки, словно любопытные глаза. Но Эб лениво зевает, будто ничего подозрительного не происходит прямо перед нею. – До завтра.
Эб снится туман и белая ладья, разрезающая водную гладь, как ножницы режут шелк. А потом сон обрушивается на нее шумом, треском и жаром. Торфяник горит, пылают вековые ели, может Редин и говорил, что когда-то ее жилище завалится в трясину, но сейчас ему угрожает куда более скорая кончина. Эб сползает с кровати на пол, здесь дыма меньше, можно даже вдохнуть несколько раз, пока пробираешься между ножками стульев к выходу. Кто бы мог подумать, что у нее столько мебели, и кто бы мог подумать, что она так нерационально расставлена. О порожек она ударяется локтем и коленями, скатывается с крыльца прямо в розовый куст, всхлипывает, оцарапав щеку. Вокруг сплошная стена огня, бежать некуда. Ее уединенная хибара теперь все больше напоминает западню, а умирать ужасно не хочется, особенно когда ты решил отправиться в грандиозное путешествие и уже начал собирать вещи. Те самые, что сгорят через считанные минуты.
- Бегом, - выдыхает вдруг кто-то над ухом, дергает за руку, тащит в сторону, сквозь огонь и дым, от жара горят брови и ресницы, кажется, даже кожа лопается.
- Быстрей, - почему-то шепчет Редин, черный от копоти, волочет Эб через орешник, говорит свое «быстрей» на каждый шаг, словно заклинание.
- Куда мы бежим? – Эб нужно передохнуть, воздуха не хватает, дым выедает глаза.
- К лодкам, - Редин резко останавливается, прислушивается.
- Что там?
- Они пришли посреди ночи, - говорит Редин, трет щеку, Эб видит, что грязь у него на лице – это засохшая кровь. Он весь в крови, словно в ней купался. – Всадники, охотники. Они всех убили.
- Совсем всех? – Эб чувствует, как начинает щипать глаза. – И маму?
Редин смотрит в сторону, у него даже волосы слиплись, покрыты багровой грязью.
- Мне надо в деревню, - Эб пятится, в ноги впиваются шишки и иголки, - я должна увидеть маму и сестер…
- Пойдем, - говорит Редин, стискивает пальцы у нее выше локтя, - просто пойдем. До реки совсем близко. Потом поплачешь.
Потом Эб плакать не может. Нет времени. Они как раз отвязывают с Редином лодочку от причала, когда его горло разрывает стрела. Наконечник широкий, зазубренный, такой не выдернешь с ходу. Да это сейчас и не поможет. Редин даже не успевает поднять руки к шее, просто захлебывается кровью и оседает на песок, а Эб прижимается к борту лодки. Слабая, но защита. Редин – выше, был выше, напоминает себе Эб. Редин – был, его больше нет, это темное пятно под ним – его кровь. Редин умер, он оказался идеальной мишенью. Надо бы перед ним извиниться, поплакать, надо попытаться его оживить, надо сказать ему, что он был лучшим другом на свете, и что племяннице кузнеца очень хотелось, чтобы он пригласил ее на танцы. Так много надо сделать, а времени совсем не осталось. Эб сталкивает лодку в реку и кожей чувствует, что сейчас в нее целятся, слышит, как взвизгивает тетива, как кто-то кричит: «Ты промазал!». Но сейчас главное – уплыть подальше. От багрового неба, от черных силуэтов на берегу, от Редина, умершего в одно мгновение.
- Ты опять промазал, - доносится с причала.
Эделлен был и правда широк, как море, которого Эб никогда не видела. Вот сейчас она не знала, где берег и куда плыть. Куда ни глянь – была только вода и легкая дымка над ней. А тонкая полоска вдалеке могла быть и просто миражом. Всю ночь Эб гребла прочь от родного берега и пожара, полыхающего над лесом, Охотники, как их назвал Редин, растворились в темноте, а она опустила весло только когда поняла, что натерла на ладонях пузыри. И сообразила, что оказалась посреди могучей полноводной реки в крохотной лодочке совершенно одна. Бросившая свою семью, пусть и не особо любимую, и своего друга, пусть уже мертвого. Вообще все оставившая на берегу, сейчас освещенном багровым страшным заревом. С собой не взяла ничего, даже оружие, которое выменяла на беличьи шкурки в городе, оставила гореть в бабушкином доме. Эб обняла весло и легла на дно, скорчилась под куском старой парусины, которую Редин все думал куда-то приспособить, да не успел. Он обещал, что потом можно будет поплакать, только теперь этот срок отодвигался все дальше. Слез не было, только внутри мучительно болело, где-то рядом с сердцем.
Солнце поднималось все выше, жгло сильнее, лодку несло течением, так же, как погребальную ладью с мертвой красавицей. Может даже к тому берегу, от которого Эб так долго пыталась спастись, она даже забыла испугаться русалок, которые вот-вот должны были появиться из глубин и утащить ее на дно. Похоже, все страшные сказки оказались выдумкой. Бояться следовало не нечисти со странными привычками, а вполне реальных людей. Тех, что приходят ночью и сжигают все, что попадается по дороге. Эб даже не заметила, как снова оказалась в своем сне, где из тумана выплывала белая ладья с резными бортами.
У девушки ослепительно белая кожа и черные, как вороново крыло, волосы, заплетенные в толстую косу. Она сидит на камне, насвистывает под нос, болтает ногой и ладит на стрелу оперение. Эб сначала кажется, что это продолжается ее странный сон, но от девушки пахнет мятой, а солнце печет в макушку. Все слишком реально для сна.
- Эй! – говорит Эб, пытается встать и обнаруживает, что связана по рукам и ногам, как праздничный поросенок.
- Очнулась? – спрашивает девушка дружелюбно, но с камня не встает. Только ногой болтает энергичней.
- Как видишь, - шипит Эб, напрягает все мышцы, но веревки впиваются в кожу. Сопротивление бесполезно.
- Ты откуда взялась?
- С того берега.
- Эделлен переплыть невозможно, - повторяет девица прописную истину. – Там русалки. Они лодки топят.
- Я ни одной не видела.
- Предположим, я тебе верю, - говорит черноволосая, - тогда второй вопрос: зачем ты сюда приплыла?
- Мою деревню сожгли, - произносить это тяжело, глаза начинает жечь, как огнем. – И всех убили. И мою мать, и моего друга…
- Кто сжег? – девица, оказывается, умеет двигаться неслышно и стремительно. Только что она сидела, расслабившись на валуне, а через мгновение уже стоит совсем рядом. Эб даже может разглядеть вышивку шелком на голенищах ее сапог. Те, кстати, отличные. Таких на простой ярмарке не купишь.
- Охотники.
- Как они выглядели?
- Не знаю, - Эб стыдно признаваться, но она их правда не разглядела. Запомнились только черные силуэты на фоне пылающего неба. – Я боялась смотреть.
Девица понимающе кивает, точно знает, о чем идет речь. Прохаживается взад-вперед, косится напряженно. Эб лежит смирно, демонстрируя свои добрые намерения, хотя руки уже начинают болеть.
- И что с тобой делать? – девица на секунду пригибается, Эб чувствует холодок остро наточенного лезвия у запястий и выдыхает с облегчением. На секунду ей показалось, что сейчас это самое лезвие окажется у нее между лопаток.
- Спасибо, - говорит она, думает секунду и спрашивает:
- А ты кто?
- Я – Хель.
- И все?
- Пока да, - Хель пожимает плечами и складывает свои стрелы в колчан. Очень аккуратно, так, чтобы можно было выхватить на бегу, положить на тетиву и послать в цель. – А что тебе еще надо?
- Ну, а кто ты такая?
- Принцесса.
Эб хмыкает, потом косится на Хель, но та совершенно серьезна.
- Правда, что ли? – выдыхает наконец, загоняя подальше детское желание немедленно пощупать первую принцессу, что попалась ей на глаза. Это же какой редкий шанс представился. – Самая настоящая принцесса?
- Ну, если мой отец - король, а моя мать - королева, то кто я, как не принцесса?
- А где твоя свита? Замок? Прекрасный принц?
- Слишком много вопросов, - Хель морщится, подхватывает свой лук и, судя по всему, готова бросить Эб прямо тут, на чужом берегу, в одном исподнем, провонявшем дымом.
- А что мне делать? – спрашивает та.
- Что хочешь.
- Возьми меня с собой, - думает секунду и добавляет: - Извини за то, что столько вопросов задавала.
- А ты мне зачем? – Хель поглядывает на солнце, по всему видно, что сейчас в ней борются страстное желание скрыться в лесу, бросив свою новую знакомую, и благородство, которое, если верить легендам, присуще всем венценосным особам. Такие в беде не оставляют.
- Меня Эбрилл зовут, - выпаливает Эб, - но все зовут… звали меня Эб. Я умею стрелять из лука, я быстро бегаю, я тебе пригожусь. Честно-честно.
Хель опять смотрит на солнце, но оно спокойно висит среди белых облачков. Особых знамений не видно. Нет даже алого венца и яркой радуги. Обычный ясный день без всяких примет, дурных и хороших.
- Иди забери из лодки, что там тебе надо, - говорит она наконец. – Только быстро. У нас мало времени.
- Мне там ничего не надо.
Эб торопливо поднимается на ноги и подходит ближе, демонстрируя готовность идти куда угодно и прямо сейчас.
Никогда раньше она столько не бегала. Особенно по лесу, по непроглядной чаще, босиком. Хель сразу предупредила: отстанешь – брошу, а угнаться за ней было тяжело. Светлый сосновый лес сменился дубовым буреломом, Эб уже изодрала себе ноги в кровь, наелась паутины, не соображала, куда вообще они идут, главное было: не упускать из виду спину Хель, затянутую в черную кожу.
- Привал, - говорит та внезапно, садится на поваленное бревно, обросшее мхом, и протягивает Эб серебряную фляжку. – Мы не успеваем. Ты можешь быстрей?
- Я босая, - во фляге не вода, а какой-то горьковатый настой, освежает, правда, моментально. Жаль, что не снимает боль. А болит сейчас абсолютно все.
- Нам надо успеть до заката, терпи, - Хель встает, протягивает руку. Хватка у нее крепкая. Если она и принцесса, то уж явно не из тех, кто сидит в высокой башне и мается вышиванием. - Пойдем.
Справа журчит ручеек, сбегает между камнями с холма, а Хель тянет Эб вверх, между валунов, поглядывает на небо, на солнце, уже наполовину скрывшееся за верхушками деревьев, перехватывает удобней и волочет дальше. На холме начинается ельник, колючие лапы хлещут по лицу, дорывают рубашку, но Эб уже передались паника и страх. Она теперь тоже отчаянно хочет попасть в то таинственное место, куда они обязательно должны успеть до заката. Фляжку они давно опорожнили, от Хель после многочасовой гонки теперь пахнет потом, к аромату мяты примешивается острый запах кожи. Мятой, оказывается, пахнут ее волосы – всякий раз, как она перекидывает косу на спину, Эб это чувствует. У нее в пряди вплетен золотой шнур с кисточками из мелкого жемчуга. Когда Хель бежит – жемчужины пляшут у нее между лопатками. Только настоящие принцессы могут так небрежно носить на голове целое состояние. У Эб голова кружится, колени подгибаются, мысли путаются. Слишком много событий произошло за последние сутки. Больше, чем с нею приключалось за все семнадцать лет жизни. Хель говорит ей что-то ободряющее, потом угрожает здесь бросить, если она не будет шевелиться, и все равно держит за руку.
- Почти пришли, - говорит Хель, притормаживая у густых зарослей. Здесь ручеек собирается в беломраморной чаше, окруженной сломанными колоннами, и течет дальше, исчезает среди деревьев. От чаши в чащу ведет мозаичная дорожка, через тонкую ажурную арку, мимо каменной скамьи, засыпанной опавшими листьями, сменяется винтовой лесенкой с резными перильцами, уводящей куда-то вниз, под землю. Эб упирается, надо отдышаться, хочется осмотреться, да и страшно лезть туда, в холодную темноту, пахнущую склепом. Хель отчаянно дергает ее за руку, солнце-то уже почти село, ведет вниз по старым мраморным ступеням, отполированным временем. Сначала на Эб наваливается непроглядная мгла, густая, как патока, потом слышатся далекие, словно ветром приносимые вздохи и голоса.
- Быстрей, - шипит Хель, разглядеть ее сейчас невозможно, только слышно, как она тяжело дышит, устала наконец-то, а то Эб уже начала думать, что у нее бесконечный заряд бодрости, - не отставай только.
Тьма обволакивает, как паутиной, забивает дыхание, здесь ничем не пахнет, ни тленом, ни сыростью, то, что шумит вдалеке, явно не такое безобидное, как болотные огоньки. И пока оно еще только набирается сил, пьет чужой страх, подбирается ближе. И оно явно умерло еще до того, как обрушились колонны у ручейка, может, когда вырезали ступени, укладывали мозаику, кусочек к кусочку. А значит, так давно, что уже никто не вспомнит. Вдалеке брезжит красный огонек, с каждым шагом он становится все ярче.
- Быстрей, - повторяет Хель в сотый раз за сегодня. По мере приближения к спасительному красному огоньку становится чуть теплее, чуть светлее. Эб успела только рассмотреть пару мраморных надгробий, изящную статую, изображающую скорбящую даму в покрывале, увидела тонкие колонны, исчезающие в темноте наверху, высокий порог, резной завиток на створке двери, а потом грязноватый пол из разноцветного мрамора и чей-то высокий сапог с блестящей пряжкой.
- Ядрена мать, - произнес обладатель сапога, - кого ты с собой притащила, Хель?
Семерых зовут Хьюкин, Берт, Кай, Гарет, Теган, Йоан и Лоури. Теган – самый юный, еще даже не успел обзавестись шрамами и щетиной на щеках, Кай – самый красивый, хоть у него и не хватает половинки правого уха, Берт – носит повязку на левом глазу, Гарет сияет выбритым черепом, у Йоана на щеке - клеймо убийцы, у Лоури в каждом ухе по золотому кольцу. А Хьюкину хотели сделать улыбку шире, да не сложилось.
- А это Эбрилл, - говорит Хель, - но она просит звать себя просто Эб.
- Эб, - повторяет Хьюкин, подходит ближе с кровожадным и недоверчивым видом, но Эб слишком устала, чтобы бояться, рассказывать о себе или оправдываться, она даже с пола подняться не может. Ноги отказали, лишь только они перемахнули через порог, и Хель захлопнула двери. Теперь из-за них слышится призрачный шелест, вздохи, кто-то тоже хочет к очагу, просится погреться, плачет и жалуется. У Эб кружится голова, разноцветный пол несется навстречу, а потом вдруг становится черным.
- Есть будешь? - говорит Кай, - у нас есть похлебка.
Грубо сбитые стол и скамьи в этом роскошном зале смотрятся бедными сиротками на приеме у вельможи. Тут были бы уместны шелк, бархат, черное дерево и прочие атрибуты богатства. Если задрать голову, то в узкие оконца, прорезанные в стрельчатом потолке, видно ночное небо. Там, наверху, мрамор все еще белоснежный, будто к нему пыль не пристает, ниже уже покрыт копотью, а барельефы испорчены.
- Это дворец? – спрашивает Эб.
- Дворец, - охотно кивает Кай. - Тут жила Белая Королева, она, говорят, любила молодых мальчиков. Сажала их в сани зимой, в карету – летом, привозила и… одного из них звали Кай, кстати, - улыбается сладко, - прямо как меня.
- А он не был случайно твоим дедушкой?
- Угадала, - Кай улыбается еще шире, протягивает руку и беззастенчиво пялится на те части тела Эб, которые выглядывают в прорехи на рубахе.
- Бойся его, - говорит Хель, подходя с одеялом, - у него любовница в каждом городе. И каждая уверена, что она его единственная. Накинь на плечи и садись к столу.
- И откуда ты явилась? – спрашивает Хьюкин. Хорошо, что он сидит далеко. Эб все тянет рассмотреть его страшные шрамы, пересекающие обе щеки. От такого уродства невозможно оторвать глаз.
- С другого берега.
- Ври больше, Эделлен переплыть невозможно…
- …там русалки, - заканчивает Эб. – Но я ни одной не встретила.
- Она говорит, на ее деревню напали Охотники, - многозначительно сообщает Хель. Все остальные вроде как знают, о чем речь, потому что озабоченно качают головами, выдерживают паузу. Эб в ней не участвует, слишком жрать хочется.
- А что там, за дверью? – спрашивает она, когда тарелка пустеет. Сейчас, сидя спиной к очагу, уже не так страшно слышать шум, доносящийся из-за резных створок.
- Гробницы и лучшие сторожа на свете, - говорит Хель.
- Призраки?
- Наверное. Кто именно – я не проверяла. А кто полез проверять, не вернулся.
- А вы разбойники? – Йоан важно кивает, остальные улыбаются. Кроме Хьюкина, конечно, тот и к еде не прикоснулся, сидит напыжившись, как сыч.
- Хочешь спросить, что принцесса делает вместе с головорезами? – интересуется Хель.
- Мы ее в лесу нашли, нашу Хель, - сообщает Лоури певуче, точно трубадур, лишь лютни не хватает - за ней гнались Охотники, а у нее в спине сидел наконечник стрелы. Принцесса совсем обессилела. Так что ей с нами повезло. Теперь она наша, а мы ее.
У Эб глаза слипаются, его голос доносится будто издалека. Рассказывает про короля и королеву, что выдали единственную дочь за прекрасного принца, а тот через год ее разлюбил, захотел отравить яблоком, потом подарил пропитанную ядом вуаль, а когда принцесса оказалась слишком удачливой и никак не хотела умирать, просто велел егерю отвести ее в лес и вырезать ей сердце. Но принцесса сбежала. А за ней пустили погоню, отряд Охотников, которые берут след, даже если он исчезает в воде. А у принца теперь другая принцесса, он ее полюбил за маленькие ножки в серебристых туфельках и за золотые локоны…
- Она была босой, - бормочет Эб, - когда приплыла в погребальной ладье к нашему берегу…
Ее лица касается жемчужная кисточка, обволакивает аромат мяты, глаза у Хель, как черные провалы, кожа – белее снега, губы – как кровь, она говорит, что Эб нужно поспать, ведет на мягкие шкуры, прикрывает одеялом. Призраки за дверью вздыхают и плачут, белые колонны упираются в небесный свод, а потом сгорают, как свечи. Эб спит.
- Если ее убили, то скоро и до меня доберутся, - говорит Хель.
- Это еще ничего не значит, - возражает Хьюкин. Точно он, у него голос хриплый. Эб еще со вчерашнего вечера запомнила.
- Он уже год до тебя добраться не может, - успокаивает Лоури.
- Его Охотники даже через Эделлен перебрались, что им стоит прийти сюда?
- Мы тебя защитим, - срывающимся голосом обещает Теган, а потом Эб неосторожно поворачивается и переворачивает серебряный кувшин, почему-то стоящий рядом. Кувшин оглушительно гремит, и теперь на нее пялятся восемь пар глаз.
- Доброе утро, - вежливо говорит Эб.
- Подслушивала? – Хьюкин подходит по-кошачьи мягко, пружинисто, - шпионишь на чертового ублюдка Эгана?
- Это еще кто? – Эб отползает, тащит за собой одеяло, пока не упирается спиной в стену. Отползать больше некуда.
- Так зовут моего супруга, - сообщает Хель, - оставь ее, Хьюкин.
- Эта паскуда точно засланная!
- Ты присягал мне на верность, - вот оно, теперь тяжело не поверить, что черноволосая девица венценосная особа. Эб даже хочется выпутаться из одеяла, а потом стать на колени или присесть в реверансе, хоть она толком и не умеет. – Я тебе приказываю. Если она меня обманет, я сама ее убью.
Хель даже приближается торжественно, словно за ней тянется шлейф, и его поддерживают румяные пажи в беретах с перышками. А потом царственный флер спадает, она снова прежняя, как та, что тащила Эб через лес и ругала последними словами, упрашивая идти быстрее.
- Тебе надо помыться, - говорит она мрачно и морщит нос, - пойдем, покажу тебе нашу купальню.
У мраморной русалки отбита правая рука и нос, но из кувшина, прижатого к бедру, исправно изливается прохладный ручеек. В мозаичном бассейне плавают сухие листья, за парапетом – пропасть. Эб опасливо туда заглянула, от высоты, от вида острых камней на дне даже замутило. Хель вот высоты не боится, расхаживает взад-вперед. И говорит. Про своего мерзкого супруга, некоронованного правителя, заточившего родного отца в высокую башню. Тот, говорят, сошел с ума, зарос, аки зверь. Мальчишки взяли за моду кричать под темницей, давай, безумный король, спусти бороденку вниз. А тот взял моду швыряться в них камнями. Хель рассказывает про королевский замок, огромный, темный, настоящий лабиринт. В одной из комнат она нашла хрустальный гроб, висящий на позолоченных цепях, одна оборвалась, крышка раскололась, венок из белых роз и плюща высох и рассыпался прахом, когда его коснулись.
Хель стоит на самом краю, а там, внизу, острые как бритва камни. Ее нашел Хьюкин, тогда, в лесу. Она истекала кровью, пыталась вытащить стрелу сама, обломила древко, а наконечник увяз под кожей. Охотники шли по следу, если приложить ухо к земле, то был слышен стук копыт, а Хель его слышала все время, ей казалось, что они таятся за каждым деревом, в каждом овраге, просто ждут подходящего момента, а пока загоняют ее, как зверя. Ее супруг сказал, что заплатит золотом за ее сердце, даст слиток такой же величины. Он когда-то изволил пошутить, что у его северной принцессы большое доброе сердце, так что Охотники гнались за шикарной наградой. Хьюкин знал про вознаграждение, только не сразу понял, кого это вытащил из оврага. Хель бы тогда и родная мать не узнала. Она хотела его убить, испугалась его слишком широкой улыбки, прорезанной на лице, неумело зашитой сапожной иглой. Бросилась с ножом, она его украла два дня назад в придорожной харчевне, и им же заколола стражника, который хотел сдать ее Охотникам. Хьюкин оказался ловчее деревенского дурачка с копьем, нанятого за еду охранять скот. А его друзья оказались благороднее всех тех рыцарей, что присягали на верность, преклоняли колено, а потом делали ставки на то, сколько продержится благородная дама среди своих подданных, охочих до золота. Теперь она была их принцессой, сокровищем, тщательно оберегаемым и самым драгоценным. Они ведь тоже родились не в разбойничьем логове. Эб уже начала мерзнуть в бассейне, но вылезти не решалась, Хель явно нужно было выговориться.
- И что мне теперь делать? – говорит она, - Эгана нужно убить. А я даже из лесу выйти не могу.
- Замани его в ловушку, - советует Эб, стуча зубами, - и-и-и… убей.
- Легко сказать, - Хель задумчиво смотрит с обрыва, перекатывается с носка на пятку.
- Или до конца дней своих будешь прятаться в заброшенном дворце, - Эб дотягивается до куска чистого полотна, выданного ей в качестве полотенца. Натягивает на влажную кожу, покрывшуюся пупырышками, новую одежду. Такой красивой она сроду не носила. Откуда та взялась, думать не хочется, может, ее и с мертвеца сняли, какая уж теперь разница. Пахнет она мятой. Кажется, все, к чему прикасается Хель, начинает пахнуть мятой.
- В ловушку, - повторяет та мрачно, - а самой стать приманкой.
Усаживается прямо на пол, удобно прислоняется к стене и смотрит на Эб, обувающую сапоги. Они чуть великоваты, но той все равно, лишь бы опять не босиком. А кто знает, может здесь постоянно нужно куда-то бежать и отчего-то спасаться? Лучше быть ко всему готовой.
- Я тебе много рассказала, - говорит Хель и смотрит выжидающе, - теперь твоя очередь.
Эб не собиралась ничего выкладывать, особенно про те события, о которых даже думать было больно. Но Хель глаз не отводила, а уйти было неприлично. Тем более в зале с камином обретался чертов Хьюкин со своими подозрениями. Эб его боялась.
- Расскажи, - повторяет Хель. Таким тоном она, наверное, когда сядет на престол, будет говорить своим подданным «повинуйтесь мне», и те в итоге согласятся на все. Может даже в петлю полезут. Эб всхлипывает и начинает свою печальную историю, которая так хорошо начиналась и так погано закончилась. Сгорела дотла. Вместе с деревней, бабушкиным домиком, кустами роз из палисадника, мамой, сестрами, кузнецом Алфи…
Под конец Эб уже вовсю хлюпает носом и вытирает глаза рукавом. Хель не предпринимает попыток ее утешить: может, это недостойно принцессы, а, может, просто не умеет. Так даже лучше.
- Я отомщу, - подвывает Эб, давясь рыданиями, - я всех этих Охотников поубиваю…
- Занимай очередь, - шутит Хель и невесело усмехается.
- Что они вообще делали на нашем, на моем берегу?
Эб отнимает руки от лица и смотрит на черноволосую принцессу, подмечает, как та быстро отводит глаза и начинает теребить жемчужную кисточку в косе.
- Это ведь из-за тебя, - слезы высыхают в одно мгновение, - боги священные, это ведь они тебя искали, да?
- Меня, - шепчет Хель и краснеет. Очень нежно и красиво. Как благородная дама. Эб сжимает кулаки, делает шаг вперед, потом еще один. Она знает, что принцесса сопротивляться не будет. Она чувствует свою вину. Если ее сейчас ударить, она это стерпит, если ее убить, то она не будет сопротивляться. Если в нее плюнуть, она даже вытираться не станет.
- Но почему на моем берегу? В моей деревне? – шипит Эб, – все ведь твердят, что Эделлен не переплыть, что там русалки, мать их!
- Я виновата, - кивает Хель, - я заметала следы, я не знала, что они решатся пересечь реку… я не знала, я не хотела…
- Сучье вымя, - Эб стискивает кулаки, уже представляет, как сейчас размахнется и вмажет. Прямо по высокой алебастровой скуле с нежным румянцем, или по ровному носику. Так вмажет, чтобы его набок свернуть. Хель это тоже явно представляет, но не пытается спрятать лицо или уклониться. Стоит и ждет, дрожит ресницами, словно хочет зажмуриться и не решается. Она ведь не хотела. Просто бежала прочь, а ее преследователи заблудились. Хорошо для одной принцессы, плохо для целой деревни, про которую та даже не знала.
- Как зовут твоего трахнутого мужа? – спрашивает Эб севшим голосом.
- Принц Эган, Эган Золотой щит.
- Увидишь его – передай, что я его убью. Его и всех чертовых Охотников, что встречу.
Хель кивает, у нее дергается уголок губ, а Эб опять хочется плакать. Но не при свидетелях. Поэтому она бежит прочь из купальни, по коридору, потом по крытой галерее с упавшими статуями, прыгает через каменные блоки, вывернутые из стен, продирается через плющ, перелетает, задохнувшись, широкий провал, расколовший галерею и скалу, к которой та прилепилась. А потом оказывается в лесу, у каменной чаши с мозаичным дном, в которой собирается ручеек. Здесь она уже была. Круг замкнулся. Бежать было некуда.
С появлением Эб в шайке наметился раскол. Хьюкин теперь представлял сторону, несогласную с ее присутствием, Берт и Гарет – сохраняли нейтралитет, остальные, вроде как, были не против, а Хель, чувствуя свою вину, старалась все стороны примирить. А это значит, раз за разом оттаскивала неутомимого в своих подозрениях Хьюкина от Эб. Тот упорно не верил в ее невиновность, подозревал в шпионаже, в двойной игре, требовал обыска, ибо наемные убийцы прятали свое оружие в самых сокровенных местах. И говоря об этих самых местах, отчего Эб заливалась краской, а Кай начинал заинтересованно прислушиваться, Хьюкин излучал враждебность. Дай ему волю, он бы разложил Эб на столе и приступил бы к пыткам. О них он тоже много говорил, намекал, что знает толк и в раскаленном железе, и в кипятке. «Результат будет даже в холодной воде, - сообщал он, глядя на Эб не моргая, - если знать, куда лить и сколько лить». «Хватит», - говорила Хель, он послушно умолкал, сосредоточенно занимался заточкой меча или ремонтом одежды, отвлекался, Эб с облегчением вздыхала, а потом снова натыкалась на него в каком-то темном углу и опять покрывалась холодным потом, выслушивая гадости, которые он все это время тщательно обдумывал.
- Он переживает, - пытался оправдать товарища Лоури, когда учил Эб драться на мечах. Все равно заняться было нечем, а он был мастером в этом деле. Двигался мягко и пластично, достать его хоть краешком лезвия казалось непосильной задачей. Эб выматывалась, рубашку можно было выжимать, а он покачивал укоризненно головой, золотые кольца в его ушах тоже покачивались, а потом поднимал свою изогнутую саблю и говорил: «Нападай».
- Ты делаешь успехи, - говорила Хель.
- Я за тобой слежу, - шипел Хьюкин.
- А расскажи, как там, на той стороне? – просил Теган.
- То, что про моих любовниц говорили, это все неправда, - сладко жмурился Кай.
Эб училась драться, плавала вечерами в бассейне, а днем изучала гробницы, составляя план своей страшной мести. После восхода солнца то, что их населяло, пряталось, засыпало до ночи. Когда гробницы наскучили, бродила по полуобрушенным коридорам и галереям. Дворец был прекрасен, даже такой, умирающий, поглощаемый лесом и разрушаемый корнями деревьев. Иногда удавалось найти тихое место, где Хьюкин ее не мог отыскать. Такие дни Эб считала счастливыми. Там можно было думать о том, как она доберется до принца, которого никогда раньше не видела, и как именно будет его убивать. Почему-то всегда вспоминался Редин, захлебывающийся собственной кровью, хлынувшей из разорванного горла. Но он умер быстро, а значит, такой способ для мести не подходил. Эган в планах Эб погибал мучительно и разнообразно. Даже ночью ее не оставлял. Каждый раз выглядел иначе и травился ядом, падал на заточенные колья, терял голову, отсеченную острым мечом, тонул, заживо сгорал… Эб просыпалась, задыхаясь, и лежала без сна, а перед глазами все равно крутились картинки одна страшней другой.
- Даже не буду спрашивать, от кого ты прячешься, - Хель усаживается прямо на пол. Этот зал Эб нашла случайно, когда толкнула качающийся камень, и тот провалился вовнутрь, увлекая за собой еще парочку. Ничего особенного в этом зале нет: потолок разрушен, упавшая колонна обрушила стену, фрески на стенах вымыло дождем. Это просто уединенное и тихое местечко. Эб даже хотела тут заночевать, но единственным безопасным местом после захода солнца, по словам Тегана, был зал с камином. Под луной дворец жил своей жизнью, опасной для неосторожного. Именно поэтому Семеро и их принцесса тут прятались. Местные боялись леса, а уж развалин – тем более. Даже не приходили сюда искать сокровища.
- Мне нужно было подумать, - говорит Эб.
- Ты неспокойно спишь, - замечает Хель и опять перебирает пальцами жемчуг в кисточке. Накручивает черные пряди на палец.
- Я думаю, как лучше отомстить.
- У Эгана много охраны, стража, Охотники, рыцари, даже колдуны есть…
- Я хочу уйти, - выпаливает Эб, пока не передумала. Она планировала смыться по-тихому, но Хель к ней хорошо относилась, да и все остальные не обижали. Кроме Хьюкина, конечно. Так что убежать, ничего не сказав, совесть не позволила.
- Почему? – Хель так тянет за жемчужные ниточки, что, кажется, они не выдержат, лопнут, раскатят бусины по всему зальчику.
- Семеро и принцесса – это хорошо, Семеро, принцесса и непонятно кто – плохо. Я тебе очень благодарна, что не бросила тогда на пляже, накормила и одела, но мое место не тут.
- А где теперь твое место? – прищуривается принцесса, видно, что на языке крутится напомнить про сгоревшую деревню.
- Не здесь, - упрямится Эб, - у тебя свой путь, у меня свой. Я хочу убить Эгана. Отомстить. Значит, мое место там, где он.
- Ты и через первые ворота замка не пройдешь, - ласково шепчет Хель, будто неразумное дитя утихомиривает. А потом тянется рукой и гладит по виску.
- Ты меня не удержишь! – запальчиво верещит Эб, вскакивая, точно как когда с маменькой спорила. На глазах тут же слезы закипают. От злости, от того, что Хель говорит правильно, заставляет себя почувствовать глупой девчонкой. От того, что заставила опять вспомнить лесной пожар и закипающую грязь в болоте, алое зарево над соснами и кровь, впитывающуюся в песок.
- А если я тебя попрошу? – спрашивает Хель и снова гладит. Теперь по шее. Пальцы у нее холодные, чуть вздрагивают. А глаза как омут. Слишком темные.
- Зачем?! – взвизгивает Эб, сбрасывает ее руку.
- Мне будет без тебя плохо, - снова прикасается, настойчивей, мягче, обхватывает за шею и притягивает к себе.
- Без меня?
- Без тебя, - вот сейчас Хель не краснеет. Хотя говорит и делает что-то уж совсем непонятное. Прижимается щекой к щеке и прикрывает глаза. Видеть этого Эб не может, чувствует только, как щекочут ей кожу ресницы. А они у принцессы длинные. А еще она вздрагивает, когда прижимается теснее, и ее пальцы теплеют.
- Без тебя, - повторяет Хель. А потом отстраняется и уходит.
Эб теперь не может думать про месть. Целых два месяца, пока она жила с шайкой, ни про что другое не думалось. Сейчас эти мысли отступили, попрятались по темным закоулкам, и на первое место выдвинулась целая куча вопросов, которые даже сформулировать толком не удается. А Хель никак не помогала. Просто занималась своими обычными делами, вечерами сидела во главе стола, привычно осаживала Хьюкина, когда тот опять лез к Эб со своими подозрениями, ложилась спать на свой матрасик под одеяло из лисьих шкурок, точила меч, ладила стрелы, занималась с Лоури фехтованием, выезжала с шайкой на грабежи. «На дело», - говорил Кай. «На дело» Эб не брали. Она маялась в одиночестве, опять думала про побег, задумывалась о наиболее мучительных способах убийства чертового принца Эгана, пока шайка не возвращалась, груженная всяким добром. Добычу потом делили перед очагом, съестное уничтожалось за ужином, одежду брал, кто хотел, драгоценности прятали по ларцам и позже закапывали в тайных местах. И Эб опять не могла думать про месть, потому что из зала ночью хода не было, принцесса постоянно попадалась на глаза и сбивала с толку.
- Проходи, господин хороший, - говорит Кай и пинками загоняет в зал носатого доходягу. Руки у того связаны за спиной, глаз подбит.
- Шпик, - коротко объясняет Хель в ответ на непонимающий взгляд Эб.
- Компаньона твоего поймали, - шипит Хьюкин, дергает шпиона за шиворот и тащит прочь из зала.
- Оставайся здесь, - шепчет Хель, задерживается на мгновение, когда уже все выходят, берет Эб за руку. Глаза у нее безумные: зрачки расширены, руки опять ледяные. – Тебе не нужно это видеть.
Шпик начинает орать через час. Дворцовые коридоры, пусть и основательно разрушенные, отлично проводят звук, доносят его вопли до самых укромных уголков, разбрызгивают по залам, обрушивают с высоких сводов. Нетяжело себе представить, что с ним там делают. То самое, видимо, в чем Хьюкин мастак. И что он обещал сотворить с Эб, если она проштрафится и даст повод. «Хоть малюсенький повод». Во время недолгих пауз повисает звенящая, изматывающая тишина, а потом доходяга орет снова. Его даже в купальне слышно, куда Эб сбегает, прихватив одеяло. А потом вопль обрывается, словно бедняге хватанули ножом по горлу.
- Ничего, стервь, не сказал, - бормочет Хель, вваливаясь в купальню, сдирает с себя одежду чуть ли не на пороге, в штанах путается и чуть не падает. – Тоже ничего не знал… сссука…
- Вы его убили? – тоненьким от волнения голосом спрашивает Эб из своего темного и укромного угла. Хель роняет очередной предмет туалета: тонкую рубашечку и поворачивается.
- Ты тут что делаешь?
- Прячусь.
- Уйди, - снимать сапоги на ходу – тяжелая задача, принцесса опасно оступается и чуть не летит головой в бассейн.
- Убили?
- А ты как думаешь? – Хель усаживается на край, мелькнув голой спиной, соскальзывает в воду и ожесточенно трет руки.
- Ты убила? – задыхаясь от собственной смелости, спрашивает Эб. Ведь ей то же самое предстоит, нужно знать – как оно. Что чувствуешь, когда казнишь негодяя. И можно ли после этого жить по-прежнему. Человек ведь, не карасик, выловленный на уху. Хель разворачивается, награждает тяжелым, как булыжник, взглядом и выходит из воды. Шлепает по полу, оставляя мокрые следы, и берет Эб за горло.
- Я, - выдыхает она горячо. – Когда поняла, что он мелкая сошка, который даже принца в глаза не видел. Очень разозлилась. Хочешь подробности знать?
Эб думает помотать головой отрицательно, но ее шею слишком крепко стиснули.
- Отрезала ему пальцы по фаланге, - шепчет Хель ей на ухо, обдавая щеку обжигающим дыханием, - думала и глаза выколоть, но он умер. От болевого шока. Вот ведь незадача. Когда будешь мстить, девица Эбрилл, имей в виду, что человека надо беречь, если хочешь получить удовольствие сполна.
- Пошла ты, - хрипит Эб, страшно оскорбленная обращением. – Королевна драная.
У Хель глаза угрожающе темнеют, точно как небо перед грозой, и на мгновение становится до коликов в животе страшно: вдруг свернет шею или начнет ломать кости. Но она вместо того улыбается и впивается в губы. Вроде как с поцелуем, только очень он болезненный для ласки.
- Уж какая есть, - тяжело дышит она, отрываясь наконец. А потом дергает Эб за завязки на рубашке. Со штанами та справляется сама. В голове гудит колоколом, что делать – непонятно, руки девать некуда, Хель трясет, вся гусиной кожей покрылась.
- Одеяло, - вспоминает Эб и тащит ее за руку в угол, где пряталась. Лежа – уже удобней, хоть и твердо. Принцесса если и не знает, что делать, то отлично это скрывает: гладит мягко, успокаивает, наверное, даже больше себя, чем Эб, прижимается губами к ключицам, обводит языком соски и упорно сползает вниз, сколько та ни ловит ее за плечи. Страшно. Неясно, чего ждать и что в итоге получится. Но получается все прекрасно, хоть и слишком сумбурно. Еще мгновение назад Эб было томно, приятно, под ладонями чувствовались чужие влажные плечи и бедро щекотали пахнущие мятой прядки волос, а потом под ресницами вспыхивают блуждающие огоньки, и от макушки до пяток словно окатывает жаркой волной.
- Солнце, - говорит Хель задумчиво, рисует вензеля у Эб на груди, - солнце скоро сядет. У нас совсем мало времени, чтобы одеться и вернуться.
- Или? – шевелиться и идти куда-то совсем не хочется. Что уж там, даже думать тяжело. Вот просто лежать и гладить черноволосую голову, уютно устроившуюся на своем животе, Эб готова хоть целую вечность. Очень это странное было приключение, короткое, но незабываемое. Его хочется повторить.
- Или нам конец, - объясняет Хель будничным тоном. А потом приподнимается чуть и целует Эб в шею. – Подъем.
Ночью Эб перетаскивает свой матрасик ближе, как ей принцесса велела, пока они, хихикая и путаясь в предметах туалета, одевались у бассейна. Солнце уже почти скрылось за лесом, нужно было спешить, целоваться приходилось тоже торопливо, урывать немного ласки между натягиванием штанов и шнуровкой корсажа. Сейчас они ведут себя куда приличней, но все равно из того угла, где ночует Хьюкин, волнами расходятся флюиды ярости и ревности. Эб снова становится печально, тревожно и неуютно, хотя еще совсем недавно казалось, что больше это неприятное ощущение к ней не вернется. Даже близость тихо посапывающей любовницы (странно это про себя произносить, вслух-то она в жизни не решится назвать принцессу, пусть и без престола, но принцессу, любовницей) не успокаивает. Скорей даже напоминает, что все это мимолетно и ненадолго. Просто передышка перед более серьезным делом. Желание-то отомстить никуда не делось.
Городишко маленький, две улицы пересекаются крест-накрест, посерединке – площадь с фонтаном и базарчик, на улицах живут самые уважаемые люди, те, что могут позволить себе каменный дом и высокий забор. Те, что победнее, селятся как попало, лепят домишки вдоль кривых переулков, там грязно, в дождь разливаются вонючие лужи, зато относительно безопасно. Народец здесь трусливый и жадный. Бросишь им горсть золотых – они и рады, бросишь еще горсть – забудут тебя, будто никогда и не видели. Могут и под пытками не припомнить. Так рассказывала Хель, седлая лошадь у ручейка, сбегавшего в мраморную чашу. Она неделю ходила сама не своя, говорила, что слышит топот копыт, что это Охотники идут. На утешения не поддавалась, спала плохо, вскидывалась посреди ночи и цеплялась ледяными пальцами за плечи, тяжело дышала Эб в шею. А поутру Хьюкин ее нашел в зале с фресками, - не поленился, гад, облазить все галереи и переходы, - взял за горло и рассказал обстоятельно, что если Хель погибнет, то и Эб не жить. Он ее, дескать, из-под земли достанет, ноги ей вырвет и горло перегрызет. В любом случае выходило, что у Эб остается очень мало шансов на выживание.
- До тебя она ни о каких опасных мероприятиях не помышляла, - шептал, жарко дыша в ухо, стискивая на шее пальцы все крепче. – Убью.
Выезды на грабежи, происходящие через день, он, видимо, опасными не считал. А городок выглядел грязным, нищим и уж совсем неопасным. Зря разбойник все-таки переживал.
В корчме дымно, шумно и многолюдно. На девятерых зашедших особого внимания никто не обратил. Принесли кувшин пива, блюдо с колбасками. Лютнист в углу пел про любовь. Фальшиво, надо сказать, и препротивным голосом.
- А до дворца Эгана далеко? – шепотом спрашивает Эб у Хель, прячась за своим стаканом. Хьюкин с нее глаз не спускал, еще и умудрялся по сторонам оглядываться, не хотелось его дразнить.
- Два дня пути, или три, если ехать не спеша. А тебе зачем?
- Просто интересно.
- Вот оно как? - Хель протягивает под столом руку, находит руку Эб и стискивает пальцы.
- Думаешь, брошу все и побегу принца убивать?
Паузу та выдерживает торжественную. Лютнист успевает полпесни набренчать, а Кай исчезнуть вместе с румяной подавальщицей. А потом перехватывает руку Эб сподручней и тянет ее за собой. Отчаянно, торопливо, даже внимания не обращая на косые взгляды.
Тюфяк в каморке под крышей жесткий, по углам мыши шуршат, зато на двери солидный засов, - никто не помешает, не зайдет внезапно, не смутит и не отвлечет. У принцессы нежная кожа, кажется, такая и через сто перин горошинку на кровати почувствует, она дышит прерывисто, направляет мягко, придерживает, заставляя отдышаться, раскрывается под прикосновениями, стонет так жарко, что Эб обо всем забывает: и о своих планах сбежать, и о мести. Только бы еще раз увидеть, как у Хель от удовольствия темнеют глаза, почувствовать, как она дышит, засыпая.
Лютнист внизу наконец распелся, заводит балладу про коварного короля Синюю Бороду, его шесть жен и романтичные способы их умерщвления.
- Мне он не говорил, что их было так много, - произносит внезапно Хель, четвертая жена, которую, судя по балладе, отравили яблоком, напитанным ядом, - и почему в балладе ни слова о егере, что должен был вырезать мне сердце?
- А что твои родители? – спрашивает Эб, покачиваясь в седле. Ей подобрали маленькую серую лошадку. Очень спокойную, даже меланхоличную, у Хель - злой жеребец в яблоках, тонконогий, с сухой изящной головой. Когда Эб думала с ним познакомиться, он оскалился, как собака, и разом отбил охоту приближаться.
- А что с ними? – Хьюкин ускакал далеко вперед, вроде как дорогу проверить, так что можно спокойно поговорить, не шарахаясь от его пронзительного подозрительного взгляда. Лошадь у него, к слову сказать, тоже препротивная: любит подкрасться, а потом лягнуть изо всех сил под коленки.
- Отчего ты к ним не вернулась?
- Оттого, что я их люблю, а королевство наше маленькое, Эган бы его раздавил и размазал, как мошку.
- Как-то у вас много королей… и королевств.
- А у вас не так, что ли?
- Я знаю, что у нас один король, у него на гербе оскаленная волчья пасть. Но я его никогда не видела.
- И правит он уже тысячу лет, - Хель прикрывает глаза, подставляет лицо солнечным лучам. К ней загар не липнет, у Эб нос покраснел, а та все такая же алебастровая, как в день их встречи. И так здорово держится в седле. Эб до сих пор толком не приспособилась, бедра болят, когда вечером спешиваешься, бока ноют, в спине стреляет. Хорошо, что ей выдали перчатки из мягкой кожи, а то бы еще и ладони натерла до пузырей.
- Почему тысячу?
- У нас рассказывают про короля из-за реки, что носит волчий плащ и правит уже тысячу лет. А у его королевы алая лента в волосах. Правда, тех уже много сменилось, они-то стареют, в отличие от…
- Волка, - заканчивает Эб.
- От Волка, - соглашается Хель и резко натягивает поводья. Ее жеребец храпит и приплясывает, взрывает копытами песок, а из-за деревьев, как черные тени, появляются те, кого Эб не успела рассмотреть в зареве пожара, когда они сожгли ее деревню, убили Редина, стреляли по ней самой и издевательски кричали: «Ты промазал!». Серая лошадка останавливается и тянется к молоденькому орешнику на обочине. Вот ей совершенно не страшно, в отличие от хозяйки.
- Охотники, - выдыхает Теган, - мать их за ногу. Как нас выследили?
- Твой след, принцесса, очень легко взять, - говорит один из Охотников с ленцой. У него у одного конь безупречно вороной, без единого белого пятнышка. А еще у него странно симпатичное лицо. Полные губы, смеющиеся глаза. Тяжело представить его убивающим людей и жгущим дома.
- Да ну, Блейт, - цедит Хель сквозь зубы.
- Ты пахнешь мятой, госпожа Хель, - галантно кланяется Охотник и тянет носом, - так пахнет в полях под полуденным солнцем. Даже вонь от твоих сомнительных спутников его не перебивает.
- Как ты нас нашел? – запальчиво выкрикивает Теган.
- Шпик, - улыбается Охотник. – Был приманкой, мой мальчик. Я как знал, что ваша шайка не сможет удержаться, чтобы не скрутить беднягу. Он долго терпел, прежде чем начал орать? Парень казался стойким.
Эб краем глаза замечает, что Хель выдвинула меч из ножен, стискивает пальцы на рукояти. Между перчаткой и рукавом мелькает полоска бледной кожи. Именно ее целовать было так упоительно приятно сегодня утром, страшно подумать, что это, возможно, происходило в последний раз. И поцелуи, и объятия, и щекотка от жемчужных кисточек, скользящих по коже.
- Пойдешь с нами по-хорошему? – интересуется Охотник Блейт, - обещаю тогда легкую смерть твоим ублюдочным дружкам.
На мгновение Эб кажется, что Хель пойдет. Вот сейчас поторгуется, выпросит жизни для своих спутников и уйдет на верную смерть. Ибо это будет благородно, по-королевски: пожертвовать собой ради других. Но потом один из черных коней с белым пятнышком на лбу взвизгивает и валится набок, придавливая своего всадника.
- Бей! Убивай! – кричит Хьюкин, вылетая с опушки на дорогу. В толпу неприятелей он врезается, как нож в масло. Сколько Охотников было всего, Эб так и не пересчитала, слишком кучно они стояли, черной грозовой тучей. Сейчас их ряды явно поредели. Но сама она так и не успела вытащить меч из ножен, достала кинжал, но он ей не пригодился. Семеро и Хель ее жалкая помощь не требовалась. Еще мгновение назад лесная дорога была тихой и безмятежной, на обочинах цвели ромашки, теперь на ней перемешалось красное и черное. В человеке, оказывается, содержится очень много крови. А еще он очень долго умирает. Стонет, кричит и корчится, царапая скрюченными пальцами землю. Уцелевшие Охотники своих раненых и убитых бросили, сами исчезли так же внезапно, как и появились.
Теган сидит, привалившись к дереву, прижимает к рассеченному лбу ладонь, Лоури ищет в песке собственную золотую серьгу, вырванную из уха вместе с мочкой, а Гарет мертв.
Хель спрыгивает с коня, подходит к одному из Охотников, у того уже глаза стекленеют, но он улыбается окровавленным разбитым ртом. Словно его совсем не пугает, что он сейчас умрет.
- Сдохни, - говорит Хель с бессильной яростью, вонзает лезвие меча ему в грудь, прикрытую черной кожей. Эб всхлипывает. А ведь она мечтала отправиться в путешествие. Вооружиться луком, взять припасов и пойти до самой столицы. Далеко бы она зашла без спутников. Ведь так и не смогла никого убить. Так и простояла весь бой у своей меланхоличной лошадки, стискивая рукоять кинжала. А Гарет умер. Пусть она его совсем не знала, не получилось познакомиться ближе, но он передавал ей хлеб за столом и складно подпевал, когда Лоури бренчал на своей лютне вечерами. А еще он был отменным бойцом, умел сражаться коротким кошкодером, двоих свалил сегодня перед тем, как ему пробили череп.
- Ты выжила, - выплевывает Хьюкин обвиняюще, его меч заляпан кровью, на волнистое лезвие налипли волоски и клочки черной ткани, - паскуда драная.
Он сейчас может поднять свое грозное оружие и снести Эб голову одним ударом. Если захочет помучить – вонзит острие ей в живот. Такую рану не вылечишь. Будешь умирать долго и больно от потери крови, от горячки, пожирающей внутренности. И никому дела не будет, только вот Хель опечалится, наверное. Но Хьюкин ее спас когда-то, вытащил из оврага, а Эб только давала себя целовать и целовала в ответ. Эти заслуги даже сравнивать странно. Все, кому Эб была дорога по-настоящему – погибли, а она, на свою голову, пристала к чужому берегу. Правду бабушка говорила: умирать надо там, где родился, и желательно от старости.
- Она не виновата в том, что осталась жива, - говорит Хель, - убьешь ее – Гарета это не вернет.
- Я с ним бок о бок сражался, он мне братом был!
- Она не виновата, - мягко повторяет Хель, тянется рукой, точно хочет погладить.
- Променяла нас на сучку, - горько шепчет Хьюкин, кажется, если он сейчас расплачется, то слезы прожгут у него дрожки на щеках, как кислотой. На Эб никто не смотрит, а ей становится дурно. Потому что надо сделать то, что давно следовало. Уйти. И лучше незаметно, а то Хель попытается ее остановить, Хьюкин начнет язвить, и толку не будет. Они опять будут ссориться, терять бдительность, а когда наскочат Охотники, то тот, со смеющимися глазами, который Блейт, получит свою драгоценную награду без особых усилий. Его ведь среди убитых нет. Сейчас сбежал, потом опять пойдет по следу.
Эб отходит к своей лошадке, тянет ее за поводья в лес, Хель кричит на Хьюкина, главное, чтобы она не вспылила и не случилось непоправимое. Он ей верен, способен защитить, а Эб ей без надобности. Только отвлекает.
Лошадка топает за ней покорно, щипает листочки по дороге, голоса слышно едва-едва. Еще немного, и можно будет сесть в седло. До столицы и до принца Эгана с его золотым щитом каких-то три дня пути, а Эб уже придумала, как подобраться ближе. Если повезет – он умрет в муках, если нет – то значит, так тому и быть.
- Тебя пришлось долго искать, - говорит Хель. Наконец-то она выглядит, как следует. Все при ней: и платье со шлейфом, и корона. А еще свита, пажи, фрейлины, только шестерых оставшихся из шайки не видать. А может, их так облагородили, что и не узнать. Эб переминается с ноги на ногу, ей даже глаза опустить страшно: пол такой зеркальный, что видно собственное отражение. И ничего хорошего в этом отражении нет: оно помятое и довольно грязное.
- Зачем? – спрашивает Эб жалким и тонким голосом. Она ужасно робеет под доброй сотней внимательных изучающих взглядов. Даже в подземелье с гробницами не было так страшно. И в лесу, где ей пришлось ночевать пару дней подряд. А там деревья двигались, когда всходила луна. Не хороводы водили, конечно, но вполне определенно меняли свое месторасположение.
- Чтобы наградить, - сообщает Хель и встает. Платье из черного шелка шелестит, алмазы в ожерелье переливаются. Ослепительное зрелище.
- Ага, - глупо кивает Эб. Награждать ее есть за что, но можно было это сделать менее торжественно. У очага, за кружкой пива, как когда-то в разрушенном дворце Белой Королевы, любящей молодых мальчиков. Одного из них звали Кай, а у его внука не было половины уха, и он любил приврать.
Эб крепко жмурится и ждет, пока платье не прошелестит совсем близко, не окутает ароматом мяты. Так пахнет в полдень на поле. А еще там пахнет кровью. Того улыбчивого Охотника по имени Блейт убивать пришлось подло, исподтишка. В честном бою девице Эбрилл его было не одолеть, хотя именно такой позорной смерти он и заслужил, ведь и деревню у реки сжег глубокой ночью, когда никто не ждал напасти. Она следила за ним полгода, сначала верхом, потом лошадку пришлось продать, слишком деньги были нужны. И дождалась, наконец. Охотникам, как оказалось, тоже нужно расслабляться. Этот развлекался сразу с двумя. Брюнеткой и блондинкой. Любил разнообразие. А вот появление Эб его совсем не обрадовало, равно как и ее нож, воткнувшийся ему между ребер. Вообще она метила в сердце, но рука дрогнула.
- Пойдем, - шепчет Хель, берет прохладной рукой Эб за запястье, - тебя надо вымыть, перед тем как торжественно награждать.
@темы: ориджинал, фемслэшный фикатон
-
-
17.01.2012 в 23:06Конец.
За текст можно голосовать, правила.
-
-
18.01.2012 в 19:20Очень понравилось...жалко что мало...
Такой мир любопытный. Определенно надо историю про Волка его королев, и про короля из башни)
-
-
18.01.2012 в 20:08-
-
20.01.2012 в 12:32-
-
20.01.2012 в 14:56Хочется сказать, что у вас, автор, прекрасно получились второстепенные персонажи. Их часто прописывают слишком схематично, а в этом фике они прямо живые. И очень верибельная история двух героинь. Развивающиеся отношения.
5 баллов.
-
-
22.01.2012 в 22:49Интересно, все ли сказки, упрятанные в текст, нашли читатели
-
-
23.01.2012 в 19:40-
-
28.01.2012 в 21:54-
-
05.02.2012 в 15:25+5
-
-
06.02.2012 в 12:10Мир действительно шикарный, хочется что-нибудь ещё почитать о нём.
-
-
06.02.2012 в 14:51Заказчик, похоже, остался равнодушен, но это не беда
-
-
06.02.2012 в 16:39Автор молодца. Не, без шуток. Автор старался. Было бы нелепо требовать от кого-то циничного и едкого юмора пана Сапковского, а также его умения перелицовывать сказки наизнанку. Потому - что выросло, то выросло.
Оценко: + 4.
Почему не пять с плюсом? Некоторая, скажем так, неуравновешенность рассказа: очень длинная вступительная часть с неоднократными подходами к снаряду и краткая часть собственно действия. Много параллельных ниточек-завязок, никуда не ведущих - хотя и создающих симпатичный антураж сказочного мира. И уж совсем краткий финал в стиле "внезапный сыч". Ладно, автор так увидел - значит, ему виднее.
Спасибо.
-
-
06.02.2012 в 16:41Хорошо, что вы появились, заказчик, а то уже стало печально и тревожно
-
-
06.02.2012 в 16:47Но все это фигня в сравнении с тем, что:
- оценок маловато.
- оценки распределились неравномерно, на каких-то рассказах вообще ни комментов, ни оценок, особенно где редкие фэндомы или уж совсем ориджиналистые ориджиналы...
-
-
06.02.2012 в 18:05-
-
06.02.2012 в 18:16-
-
06.02.2012 в 18:27- оценок маловато. - оценки распределились неравномерно, на каких-то рассказах вообще ни комментов, ни оценок, особенно где редкие фэндомы или уж совсем ориджиналистые ориджиналы... это жаль. И жаль, что участникам нельзя голосовать
-
-
06.02.2012 в 18:43-
-
06.02.2012 в 21:35А все-таки голосование по типу "тыцнуть кнопку" было бы удобнее, имхо!
Нет, потому что в таком случае оно было бы недостоверным, а такое голосование вообще лишено смысла.
-
-
06.02.2012 в 23:34-
-
06.02.2012 в 23:39-
-
06.02.2012 в 23:43-
-
06.02.2012 в 23:49-
-
06.02.2012 в 23:59-
-
08.02.2012 в 23:365.