[call me later]

Название: Wie lange ist das her?
Автор: Sимамото Тао
Фандом: ориджинал.
Персонажи/пейринг: Ученица/Учительница
Рейтинг: PG
Жанр: angst, drama
Предупреждения/примечания/дисклеймер: упоминается смерть персонажа. Основано на реальных событиях. И да, кто-то видит в этом ф-слэш, кто-то нет... в общем, решать вам.

Wie lange ist das her?
Ein Jahr, hundert Jahre -
oder eine ganze Ewigkeit?..

Сейчас, оглядываясь на свое прошлое, я могу назвать только одну вещь, которая была действительно серьезным переживанием в моей жизни. Знаете, какую? Вы, наверное, будете смеяться.
Новый учитель.
Наученные горьким опытом, мы не ждали от него ничего хорошего. Уроки у прежнего учителя были малосодержательны и скучны. Фюрер, как мы его прозвали, сыпал двойками больше, чем знаниями, причем требовал от нас бог знает чего. Аккуратного почерка, безукоризненного выполнения любых заданий, придирался к любой мелочи. Когда он отказался от нашего класса, все вздохнули с облегчением и уже даже было понадеялись, что уроков немецкого не будет совсем, но тут привели замену.
Елена Александровна оказалась гораздо лучше. Ненамного моложе остальных учителей, она создавала у своих собеседников впечатление, что ей вечно будет тридцать с хвостиком. В ее кабинете всегда было светло и чисто, приятно пахло чем-то сладковатым, но не духами. Как и ее рабочее место, она была маленькая, аккуратная, светлая. Сгусток живого оптимизма, она могла увлечь уроком любого неуча. Для каждого у нее были наготове улыбка, ответ, одобрение, интересный рассказ, случай из жизни. Она уже успела побывать во многих уголках мира и рассказывала нам об экзотических южных странах, традициях Англии, замках Германии, то и дело перемежая свою речь немецкими словами и предложениями, переводя, если что-то было непонятно, так что мы поневоле заучивали новый материал. Многие, особенно девчонки, после урока толпились возле нее, прося рассказать то, что она не успела закончить из-за звонка на перемену. Даже скучный грамматический материал она умел сделать интересным, чем без остатка завоевала наши колючие, недоверчивые сердца подростков. Девочки, когда думали, что никто не знает, бегали к ней жаловаться на жизнь и советоваться, грубоватые парни рядом с ней краснели и неловко переминались с ноги на ногу, как если бы в них внезапно проснулись рыцарские чувства, и они не знали, что с ними делать. Елена Александровна стала для нас своей – ей могли доверить тайны и слезы.
Но все же пожалуй никто не испытывал к ней таких мучительно острых чувств – и не был так мучительно далек от нее – как я. Уже через месяц после ее назначения, когда остальные еще были настроены немного скептически, я начала замечать за собой, что скрупулезно готовлюсь к урокам немецкого, жду, чтобы она меня спросила, заметила... Но разве мог мой подростковый дух противоречия допустить такое? Я садилась на дальнюю парту, делала вид, что сплю на уроке, «забывала» дома учебник и тетрадь, пока не поняла, что я все равно делаю это чтобы привлечь ее внимание. Пусть даже такое, омраченное раздосадованным выражением на ее лице. Когда после урока она смотрела на меня своим понимающим взглядом и говорила таким заботливым и сожалеющим тоном, мне хотелось провалиться от стыда сквозь землю. И все же я задумывалась, а способна ли она ненавидеть? Сколько я ни вглядывалась украдкой в ее лицо, ни разу на нем не проявилось неприязни ни к кому из учеников, даже если кто-то из безнадежных экземпляров ей хамил.
В конце концов противиться ее обаянию стало невозможно. Произошедшую во мне перемену заметили многие – правда только мне одной было известно, чего мне это стоило. На смену менявшимся как перчатки субкультурным видам одежды пришли официальные рубашки, альтернативу в наушниках вытеснили исполнители прошлых лет, так или иначе упомянутые ей. Я стала интересоваться старыми фильмами, классической литературой и, конечно, успевать в немецком. Мне было в радость, что теперь моя учительница смотрит на меня по-другому, с долей уважения и какой-то благодарностью. Вся моя жизнь теперь разделилась на «дни-когда-есть-немецкий» и все остальное. Я потеряла нескольких друзей, которые посчитали, что я больше не подхожу для их тусовки, но мне было плевать на это. Строго говоря, я этого даже не заметила. Моя голова была забита мыслями о Елене Александровне. Мы с матерью никогда не были особенно близки и поначалу мне казалось, что я просто нахожу ей замену, но позже я поняла, что это не так. Она не могла быть моей матерью – никто и никогда еще не относился так к родителям. Я возводила ее в идеал, для меня она стала всем. Но хуже всего было то, что я никому не могла об этом рассказать.
Не скрою, я пыталась открыться своей матери, хотелось, чтобы она поняла, оценила... Она радовалась вместе со мной несколько дней, думала, как это хорошо, что у меня появился интерес к учебе, но потом что-то заподозрила. Начались ненавязчивые вопросы, уходы от темы. После того, как она прямо спросила, почему у меня нет парня, я поняла, как это выглядит со стороны, и ужаснулась. Наплела ей какой-то чепухи и больше не поднимала эту тему, а она довольно скоро обо всем забыла. Что и говорить, если даже мама чуть не посчитала меня лесбиянкой, что будут думать ершистые подростки, пусть даже сейчас называющие меня своей подругой? Хорошо, если просто покрутят пальцем у виска и забудут, а если нет?..
Когда почти весь класс проникся симпатией к Елене Александровне, жизнь моя стала отравлена неведомым доселе чувством – ревностью. Я старалась прийти на урок раньше других, чтобы первой увидеть Ее, сидела мрачнее тучи, если на меня обращалось мало внимания, неохотно отвечала на расспросы, стала замкнута в себе, раздражительна, импульсивна. Отрастила длинные волосы – часто во время уроков глаза начинало жечь от непонятно почему накипающих слез, которые не всегда удавалось удержать в себе. Иногда я выходила из кабинета якобы в туалет – на самом же деле чтобы успокоиться. Занавесь волос помогала скрыть свои чувства от других, когда не хватало выдержки.
Предложение Елены Александровны делать под ее руководством проект по культуре Германии стало для меня благословением. Несколько дней я ходила в эйфории – теперь у нас с ней были занятия после уроков. Два часа – два прекрасных часа в неделю, когда она принадлежала только мне и больше никому. Все ее слова и улыбки предназначались одной мне, и я тряслась над ними, как скряга над последней монеткой.
Однако все хорошее когда-нибудь заканчивается. Проект был сдан и занял второе место в округе, меня похвалили, пообещали пятерку в четверти и грамоту в конце года, но мне было на это наплевать. Ведь я потеряла наши дни безвозвратно! Уроки стали еще мрачнее и хуже, моя раздражительность увеличивалась не по дням, а по часам. Вскоре я попробовала первую в жизни сигарету. Радостный огонек любви не угас от нехватки пищи, нет! Он превратился в ровное пламя, дымное, чадящее и вонючее. От него пахло разложением и смертью, ведь, не находя себе подпитки в ответных чувствах, это пламя принялось пожирать мою душу и тело.
Иногда я начинала ее ненавидеть. Я смотрела на ее улыбающееся лицо, и мне хотелось вскочить и заорать: «Неужели ты не видишь, что мне больно?! Почему ты ничего не замечаешь?!» Но я не делала этого. Она говорила «An die Arbeit»*, я как всегда улыбалась, открывала учебник и прилежно выполняла упражнения, хотя внутри меня все сжималось, а улыбка больше напоминала мне звериный оскал.
И все же... я любила. Пусть даже так, мучительно, безмолвно, без малейшей надежды, что она когда-нибудь узнает это и поймет, я все равно любила. Не так, как любят родителей. Не так, как женщины любят своих мужчин. Это было что-то другое - болезненная, разрушительная жажда чувств и понимания. Иногда мне хотелось ее убить, иногда мне хотелось ей молиться.
Мне казалось, вернее, я знала, что за этот год я сильно повзрослела. За этими чувствами я потеряла свое детство, впрочем, мне едва ли было его жаль. Я смотрела на своих сверстников, и меня охватывало чувство жалости и презрения к этим детям, которые не знают горя и хвастаются друг перед другом новой одеждой, прическами, прогуливают уроки и с жаром обсуждают итоги последнего Евровидения. В итоге я прекратила общение практически со всеми, кроме нескольких избранных мной, и уже по школе прошел слух о моей нелюдимости. Девочки шушукались, косясь на меня, мальчишки усердно делали вид, что им было не до бабьих сплетен. Мне же было совершенно не до них. Я чувствовала себя одиноко, но я привыкла к своему одиночеству, потому что не замечала никого, кроме нее. И все же мне мучительно хотелось любви и понимания, я говорила себе, что не хочу, чтобы Елена Александровна знала о моих чувствах, потому что не хочу не тревожить, но в глубине души я молила Бога, чтобы она догадалась обо всем, увидела по моим глазам...
Однако приближался конец года и мне уже стоило подумать о том, как я буду сдавать переводные экзамены. Мне казалось, что это будет отличной возможностью как-то отвлечься от мыслей о ней, но все было напрасно. Чем больше я старалась забыть обо всем этом, тем хуже мне было. Я не могла учить билеты, мне было плохо. Меня начали мучить кошмары.
Мне снилось, что мои глаза закрыты, и это словно отделяло меня от всего остального мира. В том мире был свет, в том мире была она – я чувствовала ее повсюду, ее тепло, ее запах. Я пыталась открыть глаза, чтобы увидеть ее, но не могла. Я пыталась закричать, позвать ее, чтобы она спасла меня, но из меня не вырывалось ни звука. Я просыпалась в слезах и больше не могла уснуть...
Под моими глазами появились огромные синяки от недосыпания, которые я старательно маскировала пудрой и тональным кремом. В школе надо мной подшучивали, что я окончательно ушла в загул – действительно, если синяки скрыть еще удавалось, то что делать с опухшими глазами я не знала. Мне приходилось выдумывать несуществующие пьянки по случаю многочисленных дней рождений, чтобы поддержать своих одноклассников в их заблуждении. Не могла же я сказать им о своих слабых местах?
Через школьную пору, именуемую экзаменами, я перебралась кое-как. Уж не знаю, какая высшая сила помогла мне не завалить математику – наверное, есть на свете хоть какая-то справедливость. С последнего экзамена я уходила с мрачными мыслями – ведь это означало, что я не увижу ее долгих три месяца. Три месяца! Эта цифра поразила меня в самое сердце, стучала набатом в ушах. Три месяца тогда, когда я не могу расстаться и на три дня!
Однако остатки моего разума призывали меня смириться, говоря, что за это время я успею забыть ее, отвыкнуть от ее присутствия в моей жизни. И я покорилась. Но для этого мне пришлось замкнуться ото всех и нацепить на лицо вечную кукольную улыбку. Внутри меня все стонало и кричало, но внешне я была для всех спокойна и приветлива. Нормой стало веселиться и улыбаться в компании друзей, а вечером невидящими глазами смотреть в книгу, нормой вцепляться в подушку так, что она едва ли не трещала по швам. Но я не плакала, и все кошмары оставили меня. Я говорила себе, что я просто сильнее всего этого, но это было ложью, ведь забыть ее я не могла. Вечерами я с головой укрывалась одеялом, словно это могло помочь мне спрятаться от ее образа, но все было напрасно. Два раза я видела ее в магазине, но тут же сама старалась скрыться за стеллажами, чтобы она меня не увидела. Мне думалось, что ей ни к чему видеть меня, ведь она наверняка устала от учеников за этот учебный год. Ей это не нужно, - считала я, при этом чувствуя, как в животе надувается воздушный шарик – с ней все хорошо, все в порядке...
11 июля у нее был День рождения. Я, конечно, не стала покупать ей подарок, ведь у меня бы не было возможности отдать его. Сначала я собиралась позвонить, но оба раза телефон был отключен, и я, надо признаться, не без доли облегчения, ограничилась сообщением. Впрочем, придумать текст тоже было проблемой. Мне хотелось, чтобы это не было просто формальным поздравлением, но вместе с тем я не могла написать что-то слишком из ряда вон выходящее. Я сидела с телефоном в руках и кусала губы, не зная, что написать.
«С Днем рождения, Елена Александровна. Желаю вам...» Удалить.
«С Днем рождения, Елена Александровна, вы очень...» Удалить.
«С Днем рождения, Елена Александровна, спасибо Вам, что Вы есть» Отправить.
Я не знала, что можно еще написать, ведь на самом деле это было правдой. Она была “mein Schatz”, моим сокровищем. Даже несмотря на боль, я была благодарна судьбе, что она послала мне мою учительницу.
Я не ожидала, что она мне ответит. Я даже не могла знать наверняка, что она обратит внимание на мое сообщение. Однако вечером она позвонила мне и поблагодарила, что я не забыла о ее Дне рожденья и все такое. Я отвечала несколько ошарашенно, а потом вдруг решилась...
- Елена Александровна, мне надо с вами поговорить. Это... важно для меня.
- Да, конечно, Саша, что случилось?
- Ну... это не совсем телефонный разговор.
- Тогда, может, придешь завтра в школу? Пока у меня еще не начался отпуск.
- Да, хорошо. Простите, если этим помешаю вам... еще раз с Днем рождения.
- Ничего, спасибо, Саша, auf Wiederhören**.
Весь вечер я не находила себе места и выкурила почти всю пачку сигарет, ночью ко мне вернулся мой кошмар...
На следующий день я пришла в школу. Сердце стучало по ребрам, грозясь проломить грудную клетку, его удары звучали в ушах, я задыхалась от волнения. На третий этаж я поднималась тяжело, словно на эшафот. Дверь в ее кабинет была открыта.
- А, Саша, привет! Заходи. - Она заметила меня раньше, чем я подала голос.
- Здравствуйте, - я вошла и села за первую парту, стараясь не смотреть на нее, чтобы не струсить окончательно. Язык ворочался тяжело, как будто после заморозки.
- Так о чем ты хотела поговорить? У тебя что-то случилось?
- Понимаете... – я все же подняла глаза. Она смотрела на меня с доброй и понимающей улыбкой, всем своим существом излучая тепло, и внезапно даже для самой себя я заплакала и принялась все рассказывать: о своих кошмарах, о том, как она дорога мне, что я готова отдать за нее всю жизнь... я все говорила и говорила, а выражение доброты на ее лице сменялось недоумением. Неожиданно спазм схватил меня за горло и я замолчала, глядя на это знакомое выражение непонимания и беспомощности. Слезы беспрестанно катились из моих глаз – я внезапно остро поняла, что все это напрасно. Что она все равно не поймет, или не так расценит мои слова, что все останется по-старому, только между нами встанет очередной барьер, из-за которого мы даже никогда не сможем остаться вдвоем в одном классе, не сможем больше поговорить. Я медленно встала из-за парты, не пытаясь вытереть льющиеся с лица соленые капли. – Простите, что побеспокоила. До свидания.
Она не попыталась меня остановить. Да и даже если бы пыталась – я бы вряд ли ее услышала. Я бежала по лестнице вниз, спотыкаясь и едва ли не падая, рыдания душили меня, рвали горло, в грудной клетке поселилось опустошающее ощущение ненужности. Я горько оплакивала своего кумира и Бога, оплакивала свои чувства, год переживаний, пачки сигарет, потерянных друзей и свою душу...
Тем же летом я, наврав матери о каких-то проблемах с одноклассниками, перешла в другую школу. Успешно закончив ее, пошла учиться на преподавателя иностранных языков, после окончания института нашла неплохую работу в довольно известной частной школе на другом конце города. Потом я вышла замуж и родила прелестную девочку, которую мы с мужем решили назвать Еленой.
Мне казалось, я забыла о ней. Я говорила себе, что отпустила ее из своей жизни. Но когда через двадцать лет я узнала о ее смерти... Оказалось, что все эти двадцать лет мне достаточно было просто знать, что есть где-то на свете такая Елена Александровна, что с ней все в порядке. Но теперь я снова была маленькой девочкой. Меня снова оставили одну – на этот раз навечно. И впервые за эти двадцать лет я снова заплакала...
_____________________________________________________________
*An die Arbeit - за работу.
**auf Wiederhören - "до свидания" при разговоре по телефону.

@темы: ориджинал