Сломанная балерина

[femslash]

Название: Сломанная балерина
Автор: Цып
Фандом: ориджинал
Персонажи/пейринг: без имен и подписей
Рейтинг: PG-15
Дисклаймер: права на текст принадлежат автору.

click here

Музыкальная шкатулка. Музыкальная шкатулка со сломанным динамиком. Немой музыкант и глухая балерина, крутящая без устали уже восемнадцатое фуэте под «Машину времени». «Машину времени»?.. Ну да. «Машину времени»... Это твоя кассета, ты забыла ее, уходя. А мне остается...

Мне остается только твоя улыбка на фотографиях. Ты всегда улыбалась, стоило мне вытащить мою старенькую мыльницу. Помнишь, сколько пленок мы тогда изводили за одну неделю каникул? Вон они все, в коробке на антресолях. Ты же сама их туда складывала. Сворачивала, с трогательным старанием засовывала в коробочки, наклеивала разноцветные стикеры... Лично я помню только «Аринка на футболе» - две штуки, «Мы в Питере» - шесть штук, и «Всякая чушь» - одна штука. Это когда ты купила лишнюю пленку и мы всю ночь изводили ее на кошку, телевизор и детский сад, который было видно из окна. А потом уже был мой день рождения и цифровик, который мне подарили родители... Твоими фотографиями у меня забито несколько папок на компьютере. Что-то ты помнишь – сама разбирала, помнишь, всю ночь на Новый год? А еще там, как в коробке с пленками, есть «Мы в Питере» и «Всякая чушь» - это я уже без тебя перегоняла фотографии в цифру. Это когда ты уже ушла и обещала не возвращаться.

Мне остается твоя музыка, которой забито три полки в шкафу. О, музыка ведь была твоей больной темой, всегда... сначала кассеты, а потом компакты, которые ты доставала везде, где только можно их было достать в нашем маленьком городе. Тебя знали все, кто занимался дисками, и ты сама знала всех. Я помню, как мы скандалили с тобой из-за этих стопок дисков и кассет, потому что мне всегда казалось, что они просто пылятся у тебя, а тебе не терпелось доказать, что я ошибаюсь. Ты одну за другой меняла кассеты в стареньком магнитофоне, только для того, чтобы я успокоилась, а я грозилась сжечь это все к чертям, потому что не понимала тогда ничего. Все эти твои Сплины, Наутилус, Аквариум... Я не знала принципа, по которому ты выбирала музыку, а ты не выдавала секретов. «Я так хочу быть с тобой», под которую мы целовались и «Не стоит прогибаться под изменчивый мир», под которую мы швырялись тарелками и готовились расстаться навсегда. Это когда я еще не знала, что ты скоро уйдешь.

Мне остается только твой дневник за одиннадцатый класс и школьные тетрадки с сочинениями. «Тема любви в романе «Война и мир», «Тема любви в рассказах Куприна и Бунина», «Тема любви в поэзии Ахматовой»... везде и всегда главной у тебя была тема любви. Наша тема. Я перечитываю странички, исписанные мелкими круглыми буквами, и понимаю, что тебе было плевать и на Толстого, и на Ахматову, и на всех остальных – ты вставляла в начале две цитаты из нужной книжки, а дальше рассказывала всем нашу историю. Каждый раз, в каждом сочинении, и каждый раз разную. Я удивляюсь, как за это ты получала пятерки... Наверно, просто учителям было плевать на девчонку с косичками за последней партой, а может, они не хотели портить девчонке с косичками аттестат. Я любила твои сочинения на тему любви. Любила пятерки, выведенные в конце каждого красной ручкой, чуть небрежным учительским почерком. Читала в них: «Так правильно». Это когда тебя еще можно было вернуть обратно.

Мне остается твоя коллекция фанатских шарфов, которую ты собственноручно развешивала по ковру на стене. Сколько ты болела этим? Года два? Меньше, чем музыкой, точно. Зато эта болезнь была самой сильной. Я помню, раз в две недели ты уезжала на все выходные то в Москву, то в Питер, только для того, чтобы два часа посидеть на стадионе. А когда ты возвращалась, на шее у тебя висела очередная новая «роза»... они все до одной были сине-голубыми, только с разными надписями, и я искренне не понимала, зачем нужен шестой шарф с надписью «Зенит» и восьмой с надписью «Зенит - чемпион». Ты не сопротивлялась, объясняла, заставляла смотреть футбол с тобой, пару раз вытаскивала с собой в Москву... а потом бросила маяться дурью, потому что я, помнится, усвоила только одно – тебе шли голубые шарфы. Потому что у тебя были голубые глаза. И голубые вены, просвечивающие наружу там, где была тонкая кожа. Поэтому специально для меня ты одевала их просто так. Только «роза» и широкая, до ушей, счастливая улыбка. Это когда ты еще не собиралась уходить.

Мне остается смотреть, как это все горит. Сгорает дотла, сложенное в большие коробки и выброшенное на дачу. Это ведь нужно было только тебе, так? А тебя больше нет. Нет, и больше не будет. Ни-ког-да. Ты ушла. Год назад. Ты уходила долго, будто думая, остаться или все-таки сделать нам всем ручкой. Неделю, наверно, разве нет? Ты тогда уехала в Москву, как обычно, на все выходные, чтобы просидеть на стадионе два часа и в очередной раз сорвать голос. Уехала и не вернулась. Говорили потом, им все равно было, чужих они бьют или нет. Говорили потом, что две жертвы – еще мало для такой грандиозной драки. Говорили потом, что приносят свои соболезнования... Ты еще умирала в больнице, а они уже хоронили тебя заживо и приносили соболезнования. А потом ты ушла. Ушла и больше не вернулась, хотя я ждала тебя год. Наверно, там лучше. А может, нет смысла возвращаться сюда, раз тебя уже не ждет никто, кроме меня. Я смотрю, как горят твоя и моя жизни, пахнущие пылью и спиртом. Иначе не горели бы. Я смотрю на них и пью за тебя. Сейчас. Это когда тебе уже некуда возвращаться.

Глухая балерина, танцующая свою партию под «Машину времени». Хриплый голос в уставшем магнитофоне, помехи на старой кассете. Тридцать один, тридцать два... Балетная партия, оборванная шорохом в конце магнитофонной пленки. Сломанная балерина в сломанной музыкальной шкатулке.