[femslash]

Название: Воспитание
Автор: Rocita
Фандом: ориджинал
Рейтинг: NC-17
Жанр: фемслэш, BDSM
Предупреждения: текст не претендует на историческую достоверность
Статус: в процессе
Summary: У Эржебет Батори была маленькая одна причуда, которая не довела ее до добра.


- В Ватикан? Поздравляю, дорогой брат, - Рената Андраши слегка наклоняется вперед и через стол пожимает руку епископа Эгерского. Она ничуть не удивлена этой новостью, предвещающей новое возвышение Бальтазара, а, значит, и их семьи.
- Да, архиепископ пожелал, чтобы именно я сопровождал его в поездке, - Бальтазар разливает по кубкам темное сладковатое вино из турецкого эмалевого кувшинчика, - я уже написал матери.
Рената кивает, представляя, как обрадуется этому письму княгиня. Она будет долго подслеповато вглядываться в бумагу, словно ожидая, что та сама ей обо всем расскажет, а потом кто-то из сыновей Агнешки, недовольный тем, что его отвлекли от игр, громко прочтет бабушке послание и тут же убежит из душной, завешенной коврами комнаты. А старая княгиня Андраши горделиво улыбнется и будет еще долго беззвучно шевелить губами, повторяя текст письма, запомненного слово в слово.
- Меж тем, у аббатисы Дебрецены есть дело к епископу Эгера.
- Я внимательно слушаю.
Бальтазар сначала утомленно морщится, но тут же расслабляется. В последнее время им нечасто удается встретиться для такой дружеской беседы, и Рената не стала бы портить праздничный вечер разговором о серьезных делах.
- Три дня назад пропали две мои послушницы. Утром они отправились к роднику, но так и не вернулись.
Рената в свои тридцать четыре года – настоятельница крупнейшего во всей Венгрии монастыря кармелиток. Вернее, таковым монастырь стал благодаря ей. Женщины из рода Андраши ни в чем не уступают мужчинам, и Бальтазар гордится старшей сестрой и даже немного завидует ее непреклонности и воле, которых ему самому порой не достает.
- Они сбежали?
- Боюсь, что нет. До Эгера и Трнавы не доходят слухи о Эржебет Батори, не так ли?
- Мне знакомо имя, но я все еще не понимаю.
- По окрестным деревням время от времени разъезжают люди, которые зазывают молоденьких девушек на службу в Чахтицкий замок, обещают стол и жалование. Многие тут же соглашаются и отправляются в Чахтице, покидая дом навсегда. Родители не беспокоятся, думая, что дочери хорошо устроились в господском замке. Меж тем до меня не раз доходили вести о том, что в Чахтице творится беззаконие. Хотя, стоит отметить, слухи довольно противоречивы. От гарема для развлечения замковой стражи до черных месс. Так вот, накануне пропажи послушниц неподалеку от монастыря видели людей Батори. Глупышек могли соблазнить уговорами или увезти силой, - Рената делает паузу, а потом заканчивает, недобро прищурив глаза, - меня мало волновало, что происходит в Чахтице до тех пор, пока это не коснулось моего монастыря.
Бальтазар несколько мгновений любуется строгим и властным профилем сестры, так и не научившейся надевать маску смирения за все годы монашества, а затем говорит:
- Хорошо. Подозрение графини в колдовстве позволяет мне заняться этим делом лично.
Рената кивает в ответ и добавляет:
- Я отправлюсь с вами. Я хотела бы увидеть все собственными глазами, даже если мои худшие опасения оправдаются.

***
Камины с вечера жарко натопили, и толстые стены до сих пор сохранили тепло. В спальне пахнет свежим деревом – совсем недавно перестелили полы. Эржебет сладко зевает, жмурясь, и распоряжается:
- Приготовь воду для умывания.
Новенькая горничная, имя которой графиня не смогла вспомнить, торопливо кланяется и убегает исполнять повеление – видно, что вчерашние оплеухи пошли ей впрок. Эржебет садится на постели, размышляя над тем, какое платье надеть сегодня, перекидывает косу на грудь и начинает ее расплетать. Волосы – ее гордость. Блестящие, чуть вьющиеся, а цветом – темнее воронова крыла. Если распустить их, то густое, тяжелое покрывало укроет плечи и спину до поясницы.
Молодая графиня подходит к зеркалу и любуется на себя. Три года прошло с того дня, как ей принесли весть о том, что ее муж пал в битве, а она стала только краше и улыбается чаще. Кое-кто поговаривал, что вовсе не от турецкой сабли погиб Ференц Надашди, да только ей наплевать на старых сплетниц. Ну и что, что не похожа на безутешную вдову, не носит черных платьев, не льет слез! Правду говорят, что рядом с трухлявым пнем и цветок увядает, вот и Эржебет словно дышать легче стало после того, как кончилось ее недолгое замужество. Всего два года оно длилось, а прожили они вместе и того меньше – граф все время проводил в походах. И за весь тот неполный год она так и не позволила Ференцу к себе прикоснуться. Эржебет даже думать было противно о том, как он, старый, дряблый, пропахший конским потом, пыхтя, навалится на нее сверху, придавливая своим весом к постели.
В первую брачную ночь, когда Ференц, причмокивая жирными губами и шумно сопя, переступил порог спальни, юная графиня дрожащим голосом сообщила супругу, что дала обет оставаться девицей в течение года после свадьбы. На случай, если Надашди сочтет все это глупостями, у Эржебет был заготовлен и другой план: выхватить из-под подушки кинжал и заявить, что убьет себя, если граф попытается приблизиться к ней. Но на крайние меры идти не пришлось.
- Госпожа! – с порога раздался голос задыхающейся от бега горничной, - там какие-то люди, требуют немедленно впустить! – и уже тише, с опаской, - говорят, что инквизиция.
- Что? – недоуменно переспрашивает Эржебет. На мгновение страх горничной передается и ей, но она тут же одергивает себя: кто посмеет тронуть графиню Батори и вдову Черного бея! Эржебет поводит плечами, - пусть войдут. Я оденусь и спущусь к ним.
Незваным гостям приходится ждать почти час, пока госпожа графиня закончит туалет. Наконец, где-то наверху открывается дверь, и Эржебет Батори с царственной неторопливостью спускается по широкой лестнице в приемную залу.
- Что вам угодно, господа? – надменно спрашивает она, глядя поверх голов.
Но ее невозмутимости хватает ненадолго. Епископ Эгерский, инквизитор Карпатский, начинает свою речь изысканными извинениями перед любезной графиней за то, что они потревожили ее покой, но заканчивает безоговорочной просьбой подождать в своих комнатах, пока его люди осмотрят замок на предмет следов.
- Каких следов? – голос Эржебет предательски звенит, она тут же расправляет плечи и задирает подбородок, пытаясь скрыть волнение, но опытный глаз инквизитора отмечает все детали.
- Следов неких деяний, порочащих ваше имя, о которых нам донесли. Надеюсь, дражайшая графиня, все это окажется ложью, - с мягкой улыбкой произносит Бальтазар Андраши, почти физически ощущая исходящее от графини напряжение.
- Что ж, ищите! – презрительно цедит Батори и, сделав рукой знак, отгоняющий дьявола, поворачивается, чтобы уйти. Слишком торопливо, и это выглядит, как бегство с поля боя.
Только когда Эржебет слышит, как дверь ее комнаты запирается снаружи, на нее по-настоящему накатывает страх. Перед глазами сразу предстают картины мрачных подземелий и пылающих костров, а горло сдавливают холодные щупальца. Нет, нет, они ничего не найдут! Ее просто хотят запугать. Слуги верны ей и не проболтаются. Никто не посмеет тронуть графиню Батори, ни инквизиция, ни сам папа! Никто…
Потрескивают чадящие факелы, и это единственный звук, нарушающий тишину страшного подвала. У дальней стены свалено несколько изуродованных женских тел, лишенных одежды. В центре стоит широкий стол, под ним – тазы и кувшины. Повсюду бурые пятна, и нет никакого сомнения – что это кровь. Даже стражники, многое повидавшие, потрясенно молчат. Наконец, Бальтазар чуть хрипловато спрашивает дрожащего слугу, приведшего их сюда:
- Это все?
- Д-да, господин…
Он наверняка лжет, и чуть позже люди викария допросят его более строго. Они достаточно опытны для того, чтобы перепуганный мужлан сознался и в убийствах девственниц, и в поклонении дьяволу.
- Пригласите сюда мать Ренату, однако предупредите о том, какое зрелище ее ожидает, - оборачивается епископ к своим людям.
Через несколько минут на лестнице раздаются шаги, кто-то наиболее впечатлительный из помощников восклицает:
- Госпожа аббатиса, вам не стоит на это смотреть!
Но Рената, высокая и прямая, похожая на ангела мести в своем развевающемся от быстрой ходьбы черном одеянии, проходит вперед, несколько мгновений вглядывается в лица мертвых девушек, отворачивается, с закрытыми глазами шепча молитву и перебирая четки, а затем ровным, наполненным тихой грустью голосом произносит:
- Я узнала среди них Иволку Гараи, - немного помолчав, она продолжает уже жестко, - пусть приведут Батори.

***
- Госпожа графиня, соблаговолите проследовать за мной, - произносит хмурый мужчина в рясе, похожий на страшного иезуита.
Эржебет с трудом удерживается от глупого вопроса «Куда?», неловко поднимается и на негнущихся ногах идет к двери. От резкого движения из прически выскальзывает жемчужная шпилька, и тяжелая коса падает на плечо, но Батори не замечает этого. Ей кажется, что прямо за дверями ее схватят и закуют в цепи. Монах уверенно направляется вниз, минуя «ванную комнату», и в сердце Эржебет загорается слабая надежда, но лишь на короткое время. Они проходят мимо кухни и спускаются в подвалы замка. Узкая крутая лестница быстро заканчивается, распахивается низкая дверь, и спины стоящих за ней людей расступаются. Графиня щурится от яркого света факела, пытаясь рассмотреть лица, но кто-то слегка подталкивает ее вперед. Эржебет неуверенно делает два шага, недоуменно оглядывается и с тихим вскриком падает в обморок.
- Кто-нибудь, ослабьте шнуровку ее корсета, - брезгливо морщась, распоряжается епископ Андраши, - уйдем отсюда.
Все с явным облегчением покидают страшный подвал, графиню, все еще не пришедшую в себя, один из стражников несет на руках. В просторной светлой зале наверху ужас увиденного отступает, и люди, наконец, решаются заговорить. Первым начинает Алан, секретарь епископа, обязанностью которого является записывать все увиденное и услышанное.
- Допрошенные служанки рассказали, что графиня принимала свои ванны примерно раз в месяц. Началось же это через несколько месяцев со смерти графа Надашди, - докладывает Алан, и Бальтазар, слушая его, постукивает пальцами по подлокотнику кресла, - каждый раз – не менее трех жертв. Но обе готовы поклясться на Библии, что никаких колдовских обрядов в замке не проводили. При осмотре замка также ничего, свидетельствующего о ведовстве, пока не найдено…
- Благодарю вас, брат Алан, - обрывает доклад Бальтазар, поднимается и, заложив руки за спину, подходит к окну.
Чуть помедлив, Рената направляется к нему. Отсюда их разговор будет почти не слышен, но при этом не вызовет ни малейшего подозрения.
- Я напишу архиепископу, такое дело нельзя решать без него, - задумчиво произносит Бальтазар, рассматривая склон холма, на котором стоит замок, - если дальнейшие допросы и обыски также не подтвердят, что графиня Батори замешана в колдовстве, то дело будет передано в суд палатина, - вздохнув, он качает головой, - у графини влиятельные родственники. Я не желал бы лишиться милости архиепископа. Впрочем, если правильно собрать улики, найти свидетелей…
- Мне кажется, эту заблудшую душу еще можно спасти, - с мягкой улыбкой произносит Рената, словно обращаясь сама к себе, а затем оборачивается, - вы все, братья, видели, что графине сделалось дурно в подвале. Не есть ли это признак того, что сердце ее еще не очерствело, и дьявол не полностью завладел ее душой? Вспомните о том, что нам должно быть милосердными, в особенности же к падшим. Я поговорю с ней. Возможно, графиня раскается в своих злодеяниях и решит посвятить жизнь замаливанию своих грехов, приняв постриг.
Бальтазар, видевший, каким гневом вспыхнули глаза сестры в подвале, сначала удивляется этой ее проповеди милосердия к убийце, но последние слова вызывают в нем желание рассмеяться. Приняв монашеский постриг, графиня, разумеется, завещает все свое имущество монастырю, поскольку наследников у нее нет. Право, нельзя было придумать более изящного хода! Теперь не придется беспокоить архиепископа столь скользким вопросом. Не будет никакого суда, потому что не будет более графини Батори. Никто не должен удивиться тому, что безутешная вдова решила посвятить себя церкви, и ничто не повредит карьере епископа Эгера.
- Вы правы, сестра моя, будем милосердны! Я вместе с вами пойду сейчас к графине и попытаюсь убедить ее принять правильное решение.
- Сударыня, вам лучше? – холодный голос заставляет Эржебет вздрогнуть. Подняв лицо, она испуганно рассматривает вошедших. Это инквизитор, растерявший свою прежнюю вежливость, и еще молодая монахиня.
- Сударыня, как вы поняли, нам стало известно обо всем, что творилось в вашем замке, - сурово начинает инквизитор, но Эржебет перебивает его, спеша объяснить:
- Я не убивала их, клянусь! Я только однажды смотрела, как Ян их… Мне стало страшно, и я приказала, чтобы мне их больше не показывали, велела все убрать! Я просто хотела всегда быть молодой, вот и все! Они… это… - Батори сбивается, кусает свои красивые губы, отчего они становятся яркими, как кровь, закрывает лицо ладонями, и видно, что она едва сдерживает рыдания.
Рената наблюдает за этой истерикой и думает, что девочка уже, пожалуй, достаточно испугана, но все же не прерывает Бальтазара.
- Ваши слуги признались в том, что убивали юных девушек по вашему приказу для того, чтобы вы могли искупаться в их крови. Как вы понимаете, вас ждет суд.
- Меня убьют?
- Вас будут судить, - выдержав паузу, за которую Батори успевает вспомнить все известные ей способы казни, отвечает епископ Эгера, - но мать Рената милосердно вступилась за вас.
Эржебет вскидывает лицо, с надеждой переводит взгляд с епископа на монахиню, и Бальтазар поясняет:
- Вы будете избавлены от суда, если добровольно уйдете в монастырь.
- В монастырь? Навсегда? – она все еще не понимает.
- Да, вы навсегда покинете мирскую жизнь и посвятите себя искуплению своих грехов, избегнув тем самым рук палача, - вступает, наконец, в разговор Рената. Ресницы ее опущены, длинные тонкие пальцы неторопливо перебирают малахитовые четки, и всем своим видом она излучает спокойствие и умиротворение.
Слова «палач» оказывается довольно для того, чтобы Эржебет, не колеблясь, выпалила:
- Я согласна! Да, да, согласна!
- Господь зачтет вам это, - ласково произносит аббатиса и поднимает глаза на Батори. Та шумно выдыхает, с явным облегчением, ей кажется, что все страшное закончилось, и при виде этого Ренате Андраши хочется улыбнуться.
- Также вы отпишете все свои земли монастырю, - ставит заключительную точку Бальтазар, и Эржебет послушно часто-часто кивает.
- Тогда не стоит откладывать. Мой секретарь подготовит бумаги, и вы отправитесь с матерью Ренатой в Дебрецену сегодня же.
- Но мне нужно собраться…
- Вам ничего не понадобится, дочь моя, - аббатиса поднимается со стула и кладет руку на плечо пока еще графини, - я буду ждать вас внизу.
Бальтазар, наблюдающий эту сцену, отмечает, что жест получается скорее собственническим, нежели покровительственным, и ему снова хочется улыбнуться.
Через час Эржебет, в последний раз обернувшись на больше не принадлежащий ей замок, садится в карету аббатисы. Часть пути ей приходится проделать в одиночестве, так как мать Рената о чем-то беседует с епископом в его карете.
Рената Андраши, прикрыв глаза, прислушивается к песенке, которую насвистывает кучер, а Бальтазар размышляет вслух:
- Все вышло неожиданно, но, как нельзя, удачнее. Когда графиня примет постриг, я напишу архиепископу. Полагаю, он очень обрадуется тому, что столь знатная и состоятельная дама пожелала отдать все свои богатства на нужды церкви, - поразмыслив о чем-то пару минут, он продолжает, - да… Если бы мне рассказали о графине, купающейся в крови девственниц, я бы скорее представил себе выжившую из ума старуху, но никак не молоденькую женщину. Ей, кажется, двадцать три года, и она сама по себе красива. И не походит Батори на сумасшедшую. Да, вот еще любопытно: ее служанки клянутся, что графиня – девственница. Она не позволяла мужу даже коснуться себя, а после его смерти и не помышляла о том, чтобы завести себе любовника, хотя желающие находились.
- Она всего лишь вздорная и избалованная девочка, упивавшаяся своей властью, которая казалась ей безграничной, - не открывая глаз, произносит Рената и, помолчав, добавляет, - но она научится кротости и послушанию.
- Не сомневаюсь, милая сестрица! Вы укротили бы и льва, не то что какую-то графиню, - смеется Бальтазар, - но, если быть честным, вы сама сейчас похожа на львицу, задремавшую после удачной охоты!
- Охота действительно была удачной, - соглашается Рената.

***
В келье ужасно холодно, и Эржебет забилась в угол кровати, обхватив колени руками. Но заснуть она не может не от холода – стоит закрыть глаза, и кажется, что в дверь снова постучится суровый монах-инквизитор и поведет ее в тот подвал. Она никогда раньше не ходила в него! В купальне, отделанной белоснежным мрамором, все было так красиво! Погружаясь в серебряную ванну, наполненную теплой кровью, Эржебет воображала себя то ли древней царицей, то ли языческой богиней, которой приносят жертвы. Это все походило на обряд, страшный и красивый. К чему думать о каких-то деревенских девках, которых никто и не вспомнит?
Чьи-то тихие шаги шуршат в коридоре, и Эржебет вся подбирается в напряжении, но шаги стихают, и никто не нарушает ее одиночества. Всю ее одежду отобрали в первый же день, а вместо нее дали холстяную рубашку и черное платье из грубой шерсти, которое почти не согревает тело. Неужели ей всегда теперь придется носить это?
Трое суток проходит в томительном ожидании. Дважды в день молчаливая пожилая монахиня приносит Эржебет кусок хлеба и кружку молока, дожидается, пока она поест, и затем уходит. Батори каждый раз собирается с духом, но так и не решается заговорить с монахиней, а на рассвете четвертого дня она просыпается оттого, что кто-то зовет ее по имени. Это уже другая монахиня, и она велит Эржебет встать и следовать за ней. Они долго идут по узким неосвещенным коридорам, пока не оказываются в часовне. Там их ждут аббатиса и епископ-инквизитор. Эржебет испуганно вздрагивает, ожидая, что ее будут допрашивать, но ей велят преклонить колени, и на хорах тут же несколько тонких голосов начинают выводить священный гимн.
Епископ читает молитвы, и Батори кажется, что время тянется бесконечно, от запаха ладана и воска у нее начинает слегка кружиться голова. Наконец, вокруг происходит некое движение, кто-то подходит к Эржебет и осторожно подхватывает рукой ее распущенные волосы. В памяти откуда-то всплывает, что монахиням остригают волосы, и графиня, тихонько вскрикнув, отстраняется. Оглядываясь, как загнанный зверек, она бросается в ноги к аббатисе, молитвенно сложив руки:
- Пожалуйста, пожалуйста! Все, что угодно, только не это! Только оставьте мне волосы, прошу вас!
Батори ползает у ног Ренаты, умоляя, упрашивая, обещая, хватается за ее руку, начиная исступленно целовать. Ее зеленые глаза блестят от слез, а кожа кажется сейчас еще белее, чем на самом деле. Ренате нестерпимо хочется погладить ее по щеке, стирая дорожку слез, но она лишь улыбается Эржебет уголками губ и, отнимая руку, произносит, глядя поверх ее головы:
- Стригите же, сестра.
На этот раз за волосы графиню хватают почти грубо, а чьи-то то руки надавливают на плечи, не позволяя шевельнутся.
Несколько движений ножниц, и темный водопад волос осыпает каменные плиты пола. Голове становится непривычно легко, Эржебет проводит рукой по затылку и, нащупав жалкие огрызки своих шелковых локонов, вскидывает голову и с яростью кричит:
- Вы мне отплатите за это! Я еще умоюсь в вашей крови, обещаю! Ненавижу, ненавижу вас! – и захлебывается рыданиями.
Происходящее дальше Эржебет запоминает с трудом: снова читают какие-то молитвы, накрывают ей голову тяжелой вуалью. Затем ее ведут, вернее, тащат под руки в келью, где вновь оставляют одну. Стащив с головы покрывало и закинув его в угол, Эржебет снова начинает рыдать, бьет кулаками в стену, стучит в запертую дверь и требует выпустить ее отсюда. Но ее не слышат или не хотят слышать. Наконец, силы оставляют бывшую графиню Батори, и она проваливается в сон.
Следующий день она проводит в одиночестве. Ее охватывает апатия ко всему окружающему миру. Нет больше ни страха, ни ненависти к тем, кто обманом заманил ее сюда, ни даже жалости к себе. Эржебет лежит на постели, раскинув руки в стороны, и бездумно глядит в потолок. Она слишком измучилась, чтобы о чем-то думать, и, когда с тихим скрипом отворяется дверь кельи, Эржебет даже не поворачивает головы.
- Дочь моя, уже вечер. Я принесла вам поесть, - аббатиса ставит на стол деревянный поднос, а сама опускается на низкую табуретку напротив Эржебет.
Графине хочется презрительно взглянуть на нее и процедить, что она не голодна, но ей кажется, что вместе с роскошными волосами она потеряла всю свою величавость.
- Ешьте, дочь моя, - повелительно произносит аббатиса и сама отщипывает кусочек от лежащего на подносе ломтя хлеба.
- Разве вы моя мать? – бесстрастно выговаривает Эржебет, а затем, словно очнувшись, рывком поднимается и взглядывает на аббатису прямо, непокорно. Но в темно-карих, почти черных глазах матери Ренаты ее взгляд теряется, как солнечный луч в глубине колодца.
- Отныне, Эржебет, вы – моя духовная дочь, так же как и остальные, - невозмутимо объясняет аббатиса, - Вам сейчас очень тяжело, дитя мое, я понимаю это. И я не сержусь на вас за ваши слова. Знаю, что не от сердца шли они.
Мать Рената говорит о раскаянии, о рае и аде, о тернистом пути к очищению, на который ступила бывшая графиня Батори – все то, о чем и положено говорить святошам, вот только эта проповедь смирения никак не вяжется с жесткой линией ее рта и гордой посадкой головы. Эржебет сидит, поджав губы, и почти не слушает ее, а, когда аббатиса умолкает, спрашивает дерзко:
- Я должна принести какой-то обет? Молиться, делать какую-то работу? Чего вы от меня хотите?
Во взгляде матери Ренаты мелькают искорки удивления, а затем она отвечает:
- Грех твой велик, и его не искупить одними молитвами. Чтобы очистить душу от скверны, надлежит истязать плоть, я уже упоминала об этом. Я сама буду наставлять вас на этом пути, дитя мое.
Рената с интересом наблюдает за тем, как Батори изо всех сил старается казаться прежней всесильной графиней. Непокорность идет Эржебет, так же, как шли ей шелковые, расшитые жемчугом платья. Но смирять ее так же сладко, как и представлять, как изнеженную кожу натирает грубая шерсть монашеской рясы.
Эржебет хочется переспросить, о каком истязании плоти идет речь, но, желая показать, что ей безразлично, какое испытание ей приготовили, она чуть наклоняет голову, словно давая аббатисе высочайшее соглашение:
- Да будет так.
- Да будет так, - эхом откликается мать Рената и молча выходит.
И снова Эржебет приходится ждать. То ли таковы порядки в монастыре, привыкшем к неторопливому течению жизни, то ли ее нарочно изматывают ожиданием. Принесенного толстого и потрепанного молитвенника она коснулась лишь один раз, когда брезгливо столкнула его одним пальцем со стола на пол. Проходят еще двое суток заключения в тесной и бесприютной келье, и под вечер третьего дня на пороге возникает высокая тощая монахиня, не та, что обычно приносит Эржебет еду.
- Идите за мной, сестра, - говорит она. Батори, может быть, и воспротивилась бы, но ей слишком опостылела ее тюрьма, и она послушно поднимается.
Монастырь кажется Эржебет одним сплошным лабиринтом и, как она ни старается, ей совершенно не удается запомнить дорогу, которой ее ведут. Каменный пол холодит босые ступни. Наконец, монахиня отворяет перед ней дверь и отходит в сторону. Опасливо оглянувшись назад, Эржебет переступает порог, и тут же за ее спиной со скрипом захлопывается дверь, и слышно, как опускается засов. Комната, куда ее привели, похожа на келью своей аскетичностью, но гораздо просторнее. Окон здесь нет, и свет исходит от стоящей на грубом столе лампы.
Аббатиса уже ждет ее. Подняв голову от лежащей на ее коленях книги, она сдержанно улыбается и произносит:
- Подойдите ко мне, дитя мое.
Догадываясь, что сейчас ей предстоит пройти через то самое «истязание плоти», Эржебет гордо вскидывает голову и неторопливо ступает по плохо оструганным доскам пола. Она обещает себе молчать, чтобы ей ни велели сделать.
- Снимите с себя одежду, - продолжает мать Рената, и Эржебет, секунду поколебавшись, подчиняется – она знает, что ее тело красиво, наверняка красивее, чем у монахини, и просто глупо пререкаться из-за такой ерунды. Ее скудное одеяние оказывается на полу. Аббатиса заставляет графиню Батори поднять руки, привязывает их к деревянному столбу, поддерживающему потолок, а затем исчезает из ее поля зрения. Шорох ее юбок где-то за спиной заставляет Эржебет напряженно прислушиваться.
Батори была готова к чему-то подобному, но, когда вместо очередной проповеди раздается свист плети, а через мгновение спину обжигает первый удар, она все же вскрикивает от неожиданности и вжимается грудью в шершавую поверхность столба. Впрочем, тут же стискивает зубы, и несколько ударов ей удается перенести молча. Плеть снова и снова прохаживается по спине и ягодицам, захлестывает бедра. Эржебет, зажмурившись, едва ли не до крови кусает губы, но она уже не в силах сдерживать рвущийся стон.
Внезапно все прекращается, пылающей спины графини касается жесткая ткань, и у самого уха раздается тихий голос проклятой аббатисы:
- Ты вообразила себя всесильной повелительницей, вздумала подражать диким языческим царицам, купавшимся в крови своих недругов? Глупая девочка, кого напугают твои ванны с кровью? Разве только темных крестьян, что станут рассказывать детям сказки про кровавую графиню Батори. Кровавая графиня, которой делается дурно при виде обескровленных для ее забавы тел. Тебе, верно, страшно было смотреть на то, как твои слуги вспарывали им вены, перерезали глотки? Какая ты еще глупая, моя девочка. Я научу тебя. Покажу тебе, что такое настоящая боль, научу любить ее.
Рената говорит спокойно и чуть насмешливо, и оттого делается еще страшнее. Смысл ее слов с трудом доходит до сознания Эржебет, она лишь понимает, что ее снова обманули. Что надо этой ужасной женщине? Она и так отобрала у нее все! Судорожные размышления Батори прерываются новым градом ударов. Теперь аббатиса совсем не щадит ее. Эржебет кажется, что плеть сдирает с ее тела куски кожи, она уже не стонет даже, кричит до тех пор, пока не срывает голос, и сквозь пелену боли до нее доносятся слова Ренаты:
- Как ты хороша сейчас, как красивы эти раны на твоей белой коже. Ты научишься быть благодарной.

***
- Как себя чувствует наша новая сестра?
- Она почти все время спит, мать-настоятельница.
- Хорошо. Пусть ей продолжают давать маковый отвар, - кивает Рената, продолжая делать пометки в списке последней проповеди архиепископа.
Через четыре дня она снова ожидает Эржебет в келье кающихся. Сегодня девочка выглядит куда бледнее, чем раньше, но это почти не портит ее. Она ступает нетвердо, ища рукой опору – сказывается действие мака. Рената приказывает ей приблизиться, и Эржебет испуганно замирает, сжав кулаки, а, когда аббатиса сама подходит к ней и касается рукой плеча, отшатывается и вскидывает руки, пытаясь закрыться. Но сонное зелье отняло у нее все силы, и Рената почти без труда сдергивает с графини рубашку и платье, привязывает ее к столбу. Рубцы еще не до конца зажили, и аббатиса берет в руки хлыст, каким пользуются наездники, чтобы не содрать нежную розовую кожицу.
Сегодня Эржебет плачет, совсем как ребенок, и просит: «Не надо!». Рената касается кончиками пальцев ее шеи и шепчет:
- Тебе будет хорошо. Потерпи, моя девочка, и тебе будет очень хорошо.
Она любуется тем, как напряженно вздрагивают острые лопатки, за несколько секунд предчувствуя удар, как скользят при этом тени по узкой спине, пересеченной множеством тонких, вновь кровоточащих рубцов от плети, как наливаются синевой следы от хлыста. Княгиня Андраши даже слегка сожалеет о том, что в детстве мало времени уделяла урокам рисования, потому что это зрелище стоит того, чтобы быть запечатленным.
То, что происходит сейчас, тоже является своеобразным уроком, и Рената прилагает все усилия к тому, чтобы ее подопечная хорошенько усвоила его.
Хватает нескольких таких уроков, чтобы Эржебет стала покорной и перестала даже пытаться сопротивляться. Но покорность эта мнимая, причина ее в маковом отваре, который сковывает тело и затуманивает разум, отчего притупляется ненависть, и остается только бессильный страх. Это первая ступень.
Эржебет открывает глаза, приподнимается на подушке и чувствует, что голова у нее наконец-то ясная. Но все тело по-прежнему ноет, и графиня в этот момент готова выцарапать глаза дуре-монашке, забывшей подлить ей в еду зелье, от которого все время хочется спать, но которое отгоняет боль. Однако вскоре она понимает, что ошиблась – сонное зелье ей перестают давать умышленно.
Ненадолго Эржебет оставляют в покое, видимо, чтобы зажили ее раны, и она судорожно пытается придумать способ сбежать из монастыря. Но дверь ее кельи запирается снаружи, маленькое окошко выходит во внутренний двор, окруженный высокой стеной, и остается надеяться лишь на счастливую случайность.
Вскоре Эржебет снова оказывается в пыточной комнате. Она невольно вздрагивает, и в голове проносится мысль: «Бежать!». Но дверь за ее спиной заперта, и, даже убив проклятую аббатису, выйти она отсюда не сможет. Графиня Батори надменно вскидывает голову и скрещивает на груди руки, желая показать, что она не боится. Ей неуютно стоять перед аббатисой, и Эржебет безуспешно оглядывается в поисках хоть какого-нибудь сидения, на которое она могла бы величаво опуститься, тем самым уравняв себя с соперницей.
Рената Андраши с минуту внимательно наблюдает за Эржебет и удовлетворенно улыбается. Она явственно ощущает теплую и чуть пьянящую волну страха, исходящего от бывшей графини. Это перемешанный с яростью страх лисы, у которой вырвали зубы, но которая еще шипит, пытаясь уверить себя в своей силе. Эржебет по-прежнему задирает свой хорошенький носик, но это лишь видимость сопротивления, призванная успокоить гордость, не позволяющую ей склонить голову. На самом деле страх уже обезоружил ее, и укусить она не способна. Это вторая ступень.
Все начинается, как обычно. Эржебет молчит, пока хватает терпения, а затем начинает глухо стонать, и лишь в одном не уступает – пощады она не просит, хотя сегодня ей куда тяжелее, чем раньше, когда отвар мака притуплял чувства. Время от времени Рената останавливается ненадолго затем, чтобы коснуться прохладной рукой истерзанного тела, провести ногтем вдоль позвоночника, с нажимом огладить свежие ссадины. При этом она произносит ласково:
- Красивая девочка, хочешь, я подарю тебе платье из голубого шелка? Оно пойдет к твоим чудесным волосам. Я буду расчесывать их костяным гребнем. Дерзкая девочка, ты станешь послушной…
Наконец, Батори поднимает лицо, силясь обернуться, оскаливается и шепчет сквозь зубы:
- Ненавижу! Тварь, чертовка!
Она неистово дергается, пытаясь освободиться от пут, кажется, что умело разожженная ярость придала ей сил, но на самом деле она сейчас уязвима, как никогда. И аббатиса Андраши, ударив в последний раз, отбрасывает плеть и кладет руку на покрасневшую, исполосованную ягодицу Эржебет. Ладонь соскальзывает ниже, Батори испуганно пытается сдвинуть бедра и беспомощно вскрикивает. Это не сколько больно, сколько унизительно и стыдно.
Рената толкается пальцами глубже и чувствует, как по ним начинает стекать горячая влага. Эржебет бьется всем телом, выкрикивая:
- Прекратите, не надо! Пожалуйста, я на все согласна, только прекратите!
Она приподнимается на носки пальцев и крутит бедрами, пытаясь соскользнуть с терзающей ее руки, но все бесполезно. Кажется, что жесткие пальцы аббатисы раздирают ее тело изнутри, добираются до самой души, и нет спасения от этой пытки. Но все заканчивается достаточно быстро. Рената перерезает веревки, стягивающие руки Эржебет, и она беспомощно оседает на пол. И сжимается в комочек, когда аббатиса наклоняется над ней, внимательно глядя своими темными, пугающе-бездонными глазами.
- Моя девочка, - раздельно произносит Рената Андраши и проводит влажными пальцами по щеке и губам Батори.
Эржебет непроизвольно облизывает их и ощущает знакомый солоноватый вкус. Это становится последней каплей, и из глаз бывшей графини неудержимым потоком начинают литься слезы. Она чувствует себя грязной, опозоренной и растоптанной, она теперь никто, жалкая игрушка, сломанная, лишенная блеска. Она плачет горько, словно обиженный ребенок. Рената не прерывает этих рыданий и тихо выходит, отперев хитрый потайной замок. Машинально вытирая руки о подол платья, она улыбается, думая о том, что так умирает гордость. Это третья ступень.

***
Теперь Эржебет ведет себя, как прирученная лань. Послушно молится вместе со всеми, выполняет работу, которую ей поручают, а в минуты отдыха сидит в монастырском саду под старой сливой, то ли думая о чем-то, то ли грезя с открытыми глазами. Когда Рената зовет ее к себе, она безучастно подчиняется всем приказаниям. Ее больше не нужно привязывать, Эржебет сама встает возле холодной стены, раскинув руки, и лишь тихонько скулит, когда ее спину обжигает плеть. «Сломанный тростник, - почти с жалостью думает Рената, глядя на тонкую, поникшую и сжавшуюся фигурку напротив нее, - но это ничего».
Так проходит остаток лета.
Однажды утром аббатиса заходит в келью Эржебет и произносит:
- Дитя мое, вы будете сопровождать меня в сегодняшней поездке. Отправляйтесь к сестре Анне и скажите ей, что я велела дать вам теплый плащ и дорожную обувь.
- Да, госпожа моя, - тихо отвечает Эржебет, склонив голову.
В карете Батори жадно приникает к окну, пытаясь понять, куда они едут, но вопросы задавать не осмеливается, а Рената Андраши тоже не нарушает молчания, лениво листая старинное издание Екклесиаста. Когда впереди встают украшенные гербом ворота Эгера, Эржебет забивается в угол и настороженно смотрит на аббатису. Смилостивившись, та коротко поясняет:
- Я хочу показать тебе кое-что.
Карета останавливается возле большого серого здания, и Рената, велев Эржебет подождать, уверенно идет к неприметной двери, возле которой стоит высокий бородатый стражник. Сказав ему несколько слов, аббатиса оборачивается и жестом подзывает Батори. Стражник открывает дверь, и они, пройдя ярко освещенным коридором, оказываются в маленькой, довольно изысканной комнате. Молодой монах с поклоном предлагает им отдохнуть здесь, приносит поднос с кувшином теплого разбавленного вина и горячими булочками, а затем удаляется. Через некоторое время дверь вновь отворяется, и на пороге появляется сам епископ. Слегка удивленно взглянув на бывшую графиню Батори, он с улыбкой радушного хозяина осведомляется:
- Чем обязан визиту, любезная сестра?
- У меня есть несколько дел, незначительных, но которые я все же хотела бы решить до вашего отъезда, брат мой. А, кроме того, если позволите, я хотела бы взглянуть на вашу работу в нижних этажах.
Бальтазар в изумлении приподнимает бровь и отвечает:
- Тогда прошу в мой кабинет.
Они оставляют Эржебет в одиночестве, и, когда за епископом и аббатисой закрывается дверь, Батори осматривается и тоскливо гладит обитый вишневым бархатом подлокотник кресла. Эта комната напоминает ей навсегда покинутый родной замок и былую жизнь, кажущуюся сейчас лишь сном. Эржебет поднимается и подходит к двери, берется за ручку, но тут же опускает руку, вспомнив, что путь на свободу преграждает суровый стражник.
Аббатиса возвращается, когда вино в кувшине успело уже полностью остыть. Она берет Эржебет за руку и мягко произносит:
- Пойдем.
Они спускаются по лестницам, несколько раз перед ними отпираются тяжелые двери, наконец, они оказываются в какой-то крохотной темной каморке, едва освещаемой тусклой лампой, стоящей на полу, где опускаются на низкую лавку. Аббатиса осторожно отодвигает в сторону тяжелый полог перед собой и притягивает к себе Эржебет. Та с любопытством заглядывает в образовавшееся окошко и видит раскинувшееся внизу просторное помещение, освещенное факелами. Оглянувшись назад, Эржебет понимает, что они находятся на маленьком балконе, расположенном под самыми сводами и с которого отлично видно всю залу.
- Смотри же, - шепчет Рената, и Батори послушно устремляет взгляд к тому, что происходит внизу.
Прямо под ними стоит массивный стол, и сидящий за ним человек что-то усердно записывает в длинный свиток. Слева от него – ярко пылающий камин, а справа – столы с какими-то инструментами и различные громоздкие сооружения. При виде всего этого у Эржебет перехватывает дыхание – она понимает, что ее привезли в обитель инквизиции, о которой обычные люди стараются даже не упоминать в разговорах.
Не успевает она поразмыслить над тем, зачем это нужно аббатисе, как внизу происходит движение: открывается сначала одна дверь, через которую входят трое монахов в черном, с низко надвинутыми на лоб капюшонами. Один из них что-то неразборчиво произносит, и через несколько минут через другую дверь в противоположной стене появляются двое стражников, ведущие закованную в цепи женщину, одетую в одну рубашку.
Эржебет с замиранием сердца следит за допросом. Сначала один из инквизиторов просто задает вопросы женщине, обвиняемой в колдовстве, но она упорно отрицает свою вину, и тогда в дело вмешивается палач. Для начала он подвешивает ведьму за руки, а к ногам ее привязывает груз, который постепенно увеличивает до тех пор, пока женщина не начинает выть. Монах-инквизитор снова спрашивает ее о том, сожительствовала ли она с дьяволом, но та лишь отрицательно мотает головой. Тогда палач берет щипцы, заранее раскаленные его помощником на жаровне, и прикладывает их к груди обвиняемой. Ведьма начинает истошно кричать, а запах горелого мяса доходит даже до потайного балкона.
Эржебет в страхе и отвращении отшатывается, но аббатиса повелительно кладет руку ей на плечо и говорит:
- Не смей отворачиваться.
И бывшая графиня Батори, словно околдованная, снова наблюдает за пыткой. Она вздрагивает, когда Рената Андраши произносит, приникнув к самому ее уху:
- Она всего лишь не ходила в церковь каждое воскресенье и решила выстирать белье перед закатом… и даже не помышляла о том, чтобы омыться в чьей-нибудь крови. Смотри внимательно!

tbc...